Весна 1980 года. После прохождения последней медкомиссии я получил повестку о призыве в Советскую армию. 15 мая в 8.00 часов мне надлежало явиться в республиканский сборный пункт, более известный в народе как "обезьянник". Он находился в Риге (тогда я уже жил в Латвии) на ул. Виляну в двух пятиэтажных корпусах бывшей пересыльной тюрьмы, подробно описанной Линардсом Лайценсом в романе "Взывающие корпуса".
В то время было принято, что накануне призыва родители будущего солдата устраивали так называемые "проводы". Говорят, что этот обычай своими корнями уходил в царские времена, когда рекрута забирали на 25 лет, и на проводах родственники с ним фактически прощались. Мои проводы состоялись 9 мая, собрались друзья и близкие родственники.
Солнечным утром 15 мая 1980 года я и ещё несколько сотен призывников и провожающих, прибыли к воротам сборного пункта. Вышедший к нам офицер дал 5 минут на прощание с близкими, после чего надлежало зайти на территорию. Последние напутствия, объятия, слёзы провожающих, и за нами закрылись железные ворота. Во дворе сборного пункта нас построили в шеренги и два прапорщика стали проверять содержимое наших сумок и рюкзаков. Алкогольные напитки, у кого их нашли, были немедленно изъяты. Многие парни явились на сборный пункт совершенно пьяными, еле держались на ногах. Видимо, у них проводы продолжались несколько дней подряд.
Потом всех отправили к парикмахеру и остригли "под ноль", то есть наголо. После этой процедуры я с трудом узнавал своих сильно изменившихся лысых товарищей. Последовала команда грузиться в автобусы – нас отвезли в городскую баню. Пока мылись, одежду "прожарили" для уничтожения вшей и прочих насекомых, если таковые у кого нибудь были. Из бани всех опять вернули на сборный пункт, где разместили по камерам бывшей тюрьмы, оборудованным трёхярусными деревянными нарами. Правда, двери камер не запирались и мы могли свободно гулять как по коридорам и корпусам, так и выходить во двор. Объявили, что теперь надо дожидаться "купцов". Купцы – это представители воинских частей, которые прибывали со всей страны за молодым пополнением. Обычно это были младшие офицеры с сержантами помощниками.
Все "купцы" старались заполучить себе призывников получше, более образованных и здоровых из тех, которые оставались после отбора в элиту: ВДВ, морскую пехоту и погранвойска. Поэтому с собой у них были "презенты" для офицеров сборно-распределительного пункта — обычно коньяк или водка. Некоторые мои сверстники находились на сборном пункте уже несколько дней, их никто из "купцов" не брал. Ждите - говорили им. Скорее всего потом они попали в самый не престижный род войск, в строительные части, или проще говоря в стройбат. В основном это были парни, которые по разным причинам бросили школу и имели низкий образовательный уровень, либо успели до армии приобрести строительные специальности. Мы над ними подшучивали, говорили, что "чем больше в армии дубов, тем крепче будет наша оборона!".
Во второй половине дня меня включили в одну из формировавшихся команд, которую возглавлял старший лейтенант с красными петлицами и такого же цвета околышем фуражки. С ним были два сержанта. На вопрос "куда нас повезут", офицер ответил что это военная тайна, мол, потом всё узнаем. Вечером мы сели в поезд Рига-Вильнюс и уже утром следующего дня были в столице Литовской ССР. Оттуда, с вокзала, я отправил родителям открытку, в которой сообщил где нахожусь. Весь день мы просидели в зале ожидания вокзала, офицер и сержанты отпускали нас только в туалет и в киоск за сигаретами и булочками. Однако некоторые парни умудрились купить водку и изрядно захмелели. Поздно вечером мы сели в поезд Вильнюс-Харьков. Несмотря на контроль и повторную проверку наших рюкзаков, моим товарищам удалось пронести в вагон водку. Когда офицер лёг спать, началась пьянка, которая продолжалась всю ночь. В пьянке участвовали и сопровождавшие нас сержанты. Гражданские пассажиры, ехавшие с нами в одном вагоне, сочли за лучшее пересесть подальше от шумной компании упившихся призывников.
Поезд шёл в южном направлении. Проехали Минск и Гомель, Беларусь осталась позади. И вот мы уже в Украине. Я с интересом разглядывал мелькавшие за окном пейзажи. Всё казалось необычным: цветущие вишнёвые сады, белые аккуратные украинские домики, кое-где ещё с соломенными крышами. Но больше всего меня, жителя лесистой Прибалтики, поразили бескрайние поля Украины. Наконец прибыли в Харьков. На перроне офицер объявил, что ближайшие 6 месяцев мы будем служить в 434 учебном полку войск Гражданской Обороны (ГО), в/ч 42209, который находится в Мерефе, что в 31,7 км на юго-запад от Харькова. Мерефа - это небольшой старинный украинский городок с населением около 20 тысяч, основанный раньше Харькова. Считается, что Мерефу основал Иван Сирко (1610-1680) — кошевой атаман Запорожской
Сечи. Согласно другой версии Иван Сирко родился в Мерефе.
Официальная история 434 полка ГО, в котором мне предстояло служить, выглядела так: сформирован он был в июне 1943 года как 7-й инженерно-противохимический полк. После освобождения Харькова от немцев, начиная с октября 1943 г., военнослужащие полка восстанавливали инфраструктуру города, разминировали более 50 промышленных предприятий, уничтожили более 323 тысяч взрывоопасных предметов, в том числе 7300 артиллерийских снарядов, около семи тысяч противопехотных и противотанковых мин, отстроили и отремонтировали большое количество объектов промышленности, энергетики и транспорта. 2 ноября 1944 года 7-й инженерно-противохимический полк был награждён Орденом Красного Знамени. 17 февраля 1965 года полк переименован в 434-й отдельный Краснознаменный полк Гражданской Обороны (ГО) СССР (в/ч 42209).
Здесь наверно надо пояснить читателю что такое войска Гражданской Обороны. Они находились в подчинении Министерства Обороны СССР и предназначались для решения целого ряда задач по гражданской обороне страны, как то: проведение аварийно-спасательных и других неотложных работ по ликвидации последствий аварий, катастроф, природных стихийных бедствий и проч.
Вернёмся, однако, на перрон вокзала в Харькове. Так как до электрички на Мерефу оставалось около двух часов, то сопровождавший нас офицер решил провести для нас небольшую экскурсию по городу, в районе вокзала. Харьков произвёл на меня хорошее впечатление: чистый, ухоженный город, красивые дома. Казалось, что он совсем не пострадал во время 2-й мировой войны, хотя в 1941-1943г. в ходе тяжёлых боёв Харьков несколько раз переходил из рук в руки и был сильно разрушен.
В электричке Харьков-Власовка мы приехали в Мерефу. Мы – это 25-30 призывников из Латвии, большинство латыши. В основном рижане, но было несколько человек и из Рижского района: из Олайне, Кекавы, Сигулды и Балдоне. Электричка шла до Мерефы примерно 45 минут. Вернее до остановки с названием "Платформа 8-й километр", расположенной на окраине Мерефы, метрах в 100 от контрольно-пропускного пункта (КПП) полка ГО (в/ч 42209).
По прибытии в часть нас первым делом отвели в столовую, где каждый получил порцию перловой каши в алюминиевой миске и кусок чёрного хлеба с пригоревшей коркой. После домашней маминой еды к перловке и хлебу никто не притронулся. Тем более что мы небыли голодны, в дороге ели то, что нам положили в рюкзаки заботливые мамы. Сержант посмотрел на нас с ухмылкой и сказал, что, мол, ничего, через пару дней будете лопать перловку и ещё добавки попросите.
К тому времени в полк прибыли многочисленные команды с пополнением со всех концов Советского Союза: России, Армении, Азербайджана, Молдавии, Эстонии.... Нас отвели в баню, где из кранов текла только холодная вода. Когда мы кое-как помылись, выдали новую военную форму и кирзовые сапоги. Гражданскую одежду надлежало упаковать в тюки и почтой отправить домой. Но почти никто не стал этого делать, потому что уходя на службу в армию, одевали самую старую, поношенную одежду. Все призывники в то время были похожи на бомжей в обносках.
Вернувшись из бани в казарму мы занялись пришиванием к форме погон, петлиц и подворотничков. Когда, наконец, с этим делом было покончено, началось распределение по ротам. За столом, покрытым зелёным сукном, сидели несколько офицеров. Хотя перед ними лежали наши анкеты, они всё равно спрашивали у каждого: где учился, где и кем работал до армии, какое образование, какую военную специальность хотел бы получить, и уже затем направляли в ту или иную учебную роту. Полк в Мерефе готовил младших командиров и разных специалистов для войск Гражданской Обороны (ГО). Я попросился в роту связи, но мою просьбу проигнорировали и определили в 8-ю роту третьего батальона полка, где готовили командиров расчётов армейских мобильных электростанций, или, как записано в моём военном билете – старших электромехаников.
Командиром нашей 8-й роты был майор Акимов. По своему воинскому званию он должен был уже командовать батальоном, но почему-то его продвижение по службе задерживалось. Нашим 3-м взводом, в котором я оказался, командовал старший лейтенант Харитонов. Внешне он казался хмурым, неулыбчивым человеком лет 30, относившимся к службе как к неприятной обязанности. Но человеком он был хорошим и мы, солдаты, его уважали, а при случае всегда прикрывали перед вышестоящим начальством. Если он где то задерживался, то мы говорили что наш командир на месте, но только что вышел.
 |
| 3-й взвод 8-й роты третьего батальона полка. В центре стоит командир взвода, старший лейтенант Харитонов. Слева от него мл. сержант Александров, заместитель командира взвода, справа мл. сержант Наливайченко - командир отделения. Мерефа, лето 1980 года. |
Командирами 1-го и 2-го взводов нашей роты были офицеры "служаки", полные противоположности Харитонову. Днём они постоянно находились на службе и гоняли своих подчинённых до седьмого пота. А наш взводный "забил" на службу, сильно солдат не гонял и часто куда-то отлучался, оставляя нас под присмотром своего заместителя, замкомвзвода сержанта Александрова.
Худшим офицером роты был командир 1-го взвода старший лейтенант Олег Гаврилко, жгучий брюнет худощавого телосложения. Солдат он, мягко говоря, не любил. А мы его, в свою очередь, ненавидели. Старший лейтенант Гаврилко вёл себя по отношению к нам по-хамски, обзывал придурками, скотом, и прочими унижающими человеческое достоинство словами. Говорили, что он позволял себе и рукоприкладство, хотя лично я подтвердить это не могу. Помню, однажды этот "офицер" был дежурным по полку; когда наша рота возвращалась с ужина, он скомандовал дежурному сержанту: "давай, загоняй скот в хлев!", то есть солдат в казарму.
Командиром полка был полковник Хотов, чеченец по национальности. Начальником штаба полка в июне 1980 года был майор Швырёв. Через некоторое время его в этой должности сменил подполковник Савочкин. У полковника Хотова была такая особенная черта характера: любил, взобравшись на трибуну, стоявшую на полковом плацу, наблюдать как полк занимается строевой подготовкой. Рота за ротой, с примкнутыми к карабинам штыками, солдаты чеканили шаг по плацу, а полковник Хотов стоял на трибуне как "горный орёл на вершине Кавказа", и за всем этим сверху наблюдал, иногда делая замечания тому или иному командиру роты. Подобные "экзерциции" могли продолжаться по нескольку часов в день.
Однажды в воскресенье сержант повёл наш взвод на какие-то хозяйственные работы, и по пути мы встретили командира полка. Он остановил колонну и спросил у сержанта, куда мы направляемся. Тот доложил, что на хозработы. Полковник разозлился, накричал на сержанта, и приказал немедленно вернуть солдат в казарму. Сказал, что в выходной день мы должны заниматься стиркой, приведением в порядок формы, чисткой оружия, а также писать письма домой.
Первые недели службы, до присяги, назывались карантином. Наряду с изучением воинских уставов и интенсивной строевой и физической подготовкой на полосе препятствий, сержанты обучали нас простым вещам: как правильно подшить воротничок на гимнастёрку, как намотать портянки на ноги, чтобы не натереть мозоли, как заправить кровать, и многим другим армейским премудростям. Но больше всего времени уделялось строевой подготовке. Ненужной шагистикой мы занимались по нескольку часов в день. Вначале разучивали отдельные движения, потом выполняли разные команды с карабинами (штурмовыми винтовками), как то: «напле-чо!», «кно-ге!», «штык примкнуть!» и проч. Об интенсивности строевой подготовки говорит такой факт, что через несколько месяцев службы мне пришлось менять совершенно стёршиеся каблуки на кирзовых сапогах. В одном из писем я писал родителям: «Сейчас мы только тем и занимаемся, что либо маршируем на плацу, либо бегаем по полосе препятствий».
В общем, занимались чем угодно, только не главным, не обучением военной специальности. За 6 месяцев службы в "учебке" было не более 7-10 занятий, на которых младшие офицеры и сержанты пытались обучить нас устройству и эксплуатации армейской полевой электростанции на базе двигателя УД-25, мощностью в 8 л.с. Кроме того мы прослушали и законспектировали несколько лекций по радиационной и химической защите, из которых я запомнил только то, что надо лечь ногами к ядерному взрыву а головой к кладбищу.
На вооружении в нашем полку в то время находились 7,62мм. самозарядные карабины Симонова (сокращённо СКС), которые также называют штурмовыми винтовками. Оружие это неудобное и ненадёжное. Неудобство состояло, прежде всего, в заряжании коробчатого неотьёмного магазина патронами. Делалось это при помощи специальной обоймы-скобы ёмкостью в 10 патронов. При кажущейся простоте, на самом деле для этого надо было выработать определённую сноровку, чтобы открыть затвор и выдавить патроны со вспомогательной скобы в магазин. Не у всех молодых солдат это получалось с первого раза.
При стрельбе из карабина иногда заклинивало стреляную гильзу в затворе. На стрельбище у нас было несколько таких случаев, чуть было не приведших к травмированию солдат. Карабин СКС безусловно более капризен, чем автомат Калашникова. Если сразу после стрельбы его не почистить, то на поршне появлялась коррозия. Шомпол карабина крепился не плотно, что при движении с примкнутым штыком приводило к лёгкому дребезжанию. Правда, если штык откинут, то дребезжание исчезало, потому что он прижимал шомпол. Из достоинств карабина можно назвать слабую отдачу при стрельбе, относительно небольшой вес и хорошую кучность попаданий. Согласно записи в военном билете, за мной был закреплён карабин ИН-3116.
Присягу мы приняли 7 июня 1980 года. Этот день считался праздничным, поэтому обед в полковой столовой был более вкусным и обильным, а к чаю даже выдали по булочке. Ко многим моим сослуживцам на присягу приехали родители или девушки. В тот день им разрешили свободно заходить на территорию части. Накануне присяги из нашего полка сбежал один новобранец-латыш из Кекавы, с которым я ехал из Риги в одном вагоне поезда. Через какое-то время нам объявили, что его задержали в Харькове и отправили служить "к белым медведям". Военного суда и дисциплинарного батальона он избежал потому, что сбежал до принятия присяги.
Начались обычные армейские будни. Подъём в 6 утра, отбой в 22 часа. Утром, за десять минут до сигнала "подъем", дежурный по роте сначала поднимал заместителей командиров взводов. Ровно в 6 часов, по команде дежурного "рота подъём!", все должны были вскочить, одеться и построиться в течение 45 секунд. Если хоть один солдат в это время не укладывался, то следовала команда дежурного "отставить!". Это означало, что всем нужно было опять раздеться и лечь в кровати. Так повторялось до тех пор, пока мы не укладывались в 45 секунд.
Обычная спичка горит примерно 45 секунд, поэтому иногда дежурный, подняв роту, зажигал спичку. Все должны были одеться и построиться пока она догорит. Построив личный состав в коридоре казармы, дежурный докладывал старшине или одному из замкомвзводов о построении роты к утреннему осмотру. Затем происходила перекличка личного состава. Услышав свою фамилию, солдат должен был чётко и громко ответить "я!". За отсутствующих отвечали командиры отделений, например: "в наряде!", или "в санчасти!".
Кроме проверки наличия личного состава, проверялся также внешний вид военнослужащих и соблюдение правил личной гигиены. Затем рота с голыми торсами, независимо от погоды, выбегала на улицу, на зарядку. Иногда во время зарядки бегали вокруг воинской части или преодолевали полосу препятствий. Потом умывание холодной водой (горячей в казарме не было), заправка кроватей и построение на завтрак. После завтрака снова построение и в 8.00 развод на занятия или на работы. В 13.00 обед. На приём пищи в столовой отводилось 10 минут. Солдаты и сержанты должны были прибывать в столовую в чистой одежде и начищенной до блеска обуви, строем, под командой одного из заместителей командиров взводов. У входа, на улице, стояли умывальники для рук с сильно хлорированной водой.
Зайдя в столовую, солдаты снимали головные уборы и занимали свои места за столами, за каждым по 10 человек, по 5 с каждой стороны. Затем следовали команды замкомвзвода: "рота, садись!" и "раздатчики пищи – встать!". По этой команде за каждым столом вставал один солдат, который начинал половником раскладывать кашу по тарелкам. Самому раздатчику на приём пищи оставалось меньше всего времени. Через 10 минут сержант подавал команду: "Рота встать! Выходи строиться!". Категорически запрещалось брать с собой недоеденный хлеб. За это сержант выводил нарушителя из строя и заставлял его съесть кусок хлеба перед своими товарищами. После обеда построение и развод по работам и местам несения службы. Ужин в 19.00.
После ужина построение и развод на работы (уборка территории и т.п). В 21.00 сбор личного состава в казарме для личных дел: подшивание, чистка, стирка, глажка и т.д. В 21.45 вечерняя проверка. 22.00 отбой. Перед вечерней проверкой проводилась так называемая "вечерняя прогулка", во время которой рота ходила строем по плацу и исполняла строевую песню. У каждой роты песня была своя, например "не плачь девчонка", "у солдата выходной" и так далее.
В июле 1980 года в Москве проходили XXII летние олимпийские игры. Замполит нашей роты разрешил посмотреть по телевизору церемонию торжественного открытия игр, которая состоялась 19 июля 1980 года на большой спортивной арене Центрального стадиона имени Ленина в Лужниках.
Каждую неделю, по воскресеньям вечером, в полку был коллективный просмотр кинофильмов. Рота за ротой, строем, мы шли в летний "кинотеатр" под открытым небом, где рассаживались на деревянных скамейках. Показывали всегда какую-нибудь нудную пропагандистскую чушь типа "Ленин в октябре", "Коммунист" и т.п., поэтому многие солдаты, устав за день, на этих киносеансах крепко спали. Если конечно комары позволяли.
В конце мая полковая баня закрылась на ремонт, поэтому мыться нас водили на речку Мжа, протекавшую невдалеке. Наш батальон, поротно и с песнями, по пыльной просёлочной дороге шагал к месту помывки. Каждая рота занимала отведённый ей участок берега. Так как наша рота была 8-й, то мы оказывались ниже по течению, чем первые роты. В нашу сторону текла уже мутная и мыльная вода. После такой "помывки" мы возвращались в казармы по той же пыльной грунтовой дороге. Сотни солдатских сапог поднимали большое облако пыли, в котором мы и двигались. В результате, в полк мы приходили ещё более грязными, чем до помывки. Раздевшись до пояса, смывали с себя грязь в умывальнике казармы.
Раза два или три за полгода ездили на стрельбище, учились стрелять из карабинов. Зато сборку-разборку оружия мы отработали до автоматизма, могли это делать с завязанными глазами. Если солдат в армии нечем было занять, то всегда объявляли разборку-сборку и чистку оружия.
11 июня 1980 года наш полк подняли по учебной тревоге. В полной экипировке, с карабином за плечами и с котелком, флягой и подсумком на боку, надо было пробежать 10 километров к месту сосредоточения, где предстояло разбить полевой лагерь, установить палатки и всё такое. Затем, после обеда из полевой кухни, свернуть лагерь, погрузить военное имущество на грузовики, и снова совершив 10-ми километровый пеший марш-бросок, вернуться в казармы.
Бегать я любил ещё со школы, поэтому одолеть каких-то 10 километров для моего молодого организма было сущим пустяком. Однако не для всех эта дистанция оказалась лёгкой. Был у нас в роте азербайджанец Юсупов; уже через пару-тройку километров он начал отставать, а потом выдохнул "я нэ магу болшэ" и сел на обочине дороги. К нему подбежали два сержанта, подхватили за руки и поставили на ноги. Но Юсупов кричал "я всо равно нэпабигу". Вся рота остановилась, а сержант приказал одному из солдат отдать свой карабин Юсупову.
Таким образом, вместо одного, у него за плечами оказались 2 карабина. Сержант скомандовал: "рядовой Юсупов, бегом, марш!", и дал ему хлёсткий подзатыльник. Всю оставшуюся дистанцию за Юсуповым бежали сержанты и подгоняли его пинками. Юсупов пыхтел, краснел от усталости и злости, но бежал. По его лицу ручьями тёк пот. Периодически он угрожал сержантам, кричал "всэх зарэжу!".
По прибытии к месту назначения, в небольшой лес, нам приказали развернуть и установить палатки. Так как командир нашего 3-го взвода ст. лейтенант Харитонов по какой то причине отсутствовал, то временно мы оказались в подчинении у командира 1-го взвода ст. лейтенанта Олега Гаврилко. О нём я уже писал выше. Это был единственный офицер в роте, а может и во всём батальоне, которого все солдаты дружно ненавидели. И вот под его руководством мы начали устанавливать палатки. Не сговариваясь, мы стали делать всё наоборот: то не там колышек забьём, то не тем концом, то палатку другой стороной развернём. Лицо старлея сделалось багровым от злости. В наш адрес летели такие слова как "придурки", "кретины" и т.п. Но мы были довольны своим тихим саботажем, тем что его допекли, и только ехидно ухмылялись.
На обратном пути история с Юсуповым повторилась. В какой-то момент он снова остановился и сел на обочине дороги. На этот раз даже разулся, снял сапоги, видимо натёр ноги. Сержантам опять пришлось применить к нему силу, а в их адрес вновь полетели угрозы.
Туркмен Чарыев, которому бежать было ещё труднее из-за его полной комплекции, стойко переносил это испытание. Он отстал от колонны, весь взмок, покраснел, но бежал из последних сил. Вечером после отбоя сержанты повели Юсупова в туалет "для воспитательной беседы". Что там произошло – я не видел, но догадаться было не трудно. Юсупов вышел с разбитым носом, из которого сочилась кровь.
После этого он с сержантами больше никогда не спорил, и уж тем более не угрожал. Это был единственный случай рукоприкладства со стороны младших командиров за 6 месяцев службы в учебном полку в Мерефе. Вся рота понимала, что наши сержанты правы и Юсупову никто не сочувствовал. В армии должна быть железная дисциплина и беспрекословное исполнение приказов командиров, в противном случае это уже будет не армия а неуправляемая, вооружённая толпа.
Был в нашей роте солдат по фамилии Зайцев, худощавый и слегка сутулый парень высокого роста. Призывался он из Москвы. Зайцев искал малейший повод, чтобы уклониться от несения службы и оказаться в санчасти. То натрёт ноги из-за неправильно намотанных портянок, то у него голова якобы болит, то живот, то ещё что-нибудь.
Однажды, во время осмотра прикроватных тумбочек, командир отделения обнаружил у него незапечатанное письмо и прочитал его. Тут же последовала команда: "рота строиться!" и "рядовой Зайцев выйти из строя". Сержант зачитал письмо Зайцева всей роте. Оно было примерно следующего содержания (цитирую по памяти): "Дорогая бабушка. Мне в армии очень тяжело, даже не знаю как я выдержу эти 2 года. Мы почти ежедневно бегаем многокилометровые кроссы, ноги у меня стёрты до кровавых мозолей, а меня не отпускают в санчасть. Кормят нас плохо и мало, я постоянно голодаю...". Ну и дальше в том же духе. Заканчивалось письмо просьбой: "Дорогая бабушка, вышли мне, пожалуйста, немного денег". Всё это было некоторым преувеличением, а местами откровенным враньём. Кроссы мы бегали, но не ежедневно, кормили действительно плохо, но никто не голодал. Зайцев стоял перед строем с красным от стыда лицом и, опустив голову, смотрел на носки своих начищенных до блеска сапог, а вся рота над ним смеялась.
После этого сержант отвёл Зайцева в санчасть на медосмотр. Вместо "кровавых мозолей" у него были констатированы лишь небольшие потёртости из-за неправильного наматывания портянок. Когда он вернулся в расположение роты, сержант усадил его за стол и продиктовал письмо, примерно следующего содержания: "Дорогая бабушка, прости меня, я в предыдущих письмах тебе врал. Со здоровьем у меня всё хорошо. Никаких многокилометровых кроссов мы ежедневно не бегаем, и с питанием тоже всё хорошо…". Когда письмо было написано, сержант его запечатал и сам отнёс на почту.
Кстати, о письмах. В полку был заведён такой порядок, что полученное письмо по прочтении надо было в течение часа уничтожить. Хранить письма солдатам срочной службы почему то категорически запрещалось.
В армии, на основе личных наблюдений, у меня сформировалось стойкое мнение о людях разных национальностей. Возможно оно субъективное, поскольку трудно составить объективное и непредвзятое мнение о всём народе, наблюдая за небольшими изолированными группами его представителей. Начну с русских; в основном это были хорошие люди, но из русских я бы выделил отдельную подгруппу – москвичей. У нас в роте их было несколько человек. Все они держались несколько обособленно от остальных. Если кто-нибудь из москвичей получал посылку из дома, то делился только со своими земляками-москвичами, что выглядело странно, т.к. было принято делиться со всем отделением или взводом.
Москвичи, как жители столицы, считали себя элитой и смотрели на остальных немного свысока. Помню, как один из них спросил у меня, откуда я призывался. Я ответил, что из Риги, на что москвич высокомерно изрёк: "ну понятно, из деревни". Поэтому в отношении москвичей, отличавшихся высокомерием и завышенным самомнением, у остальных солдат присутствовало некоторое раздражение, или даже презрение.
Украинцы тоже были хорошими людьми и солдатами, из общей массы ничем не выделялись. Кроме того украинцы очень трудолюбивые и дружелюбные, с ними хорошо было ходить в наряды, они не отлынивали от работы. Из кавказцев я бы отдельно выделил грузин. Они наиболее близки к нам восточноевропейцам по менталитету. Про остальных промолчу.
Туркмены – спокойный, трудолюбивый и простой народ. Они очень плохо знали русский язык. В нашей роте было три туркмена, и лишь один из них мог немного изъясняться по-русски. Остальные первое время не понимали вообще ни слова. Правда, быстро выучили разные команды и такие нужные слова как столовая, завтрак или обед. Немного говорил по-русски только добродушный туркмен Чарыев. Он часто становился объектом для наших шуток из-за своего излишнего веса. Военная форма самого большого размера была ему маленькой, и её приходилось подгонять по размеру в полковой мастерской, а в голенища сапог вшивать вставки.
Служил в нашей роте один долганин, представитель малого народа Севера. Этот солдат был необыкновенно талантливым художником-самородком. Мог за несколько минут нарисовать карандашом портрет любого сослуживца с фотографической точностью. А как талантливо он рисовал карикатуры и шаржи! Однажды нарисовал карикатуру на ненавистного всем ст. лейтенанта Гаврилко, вся рота долго хохотала. Само собой разумеется, что этого художника назначили редактором боевого листка роты. По моей просьбе он нарисовал мне в записной книжке дружеские шаржи на некоторых сослуживцев. К сожалению позже эту записную книжку я потерял. Сегодня я уже не помню фамилию того художника, всё же сказываются годы. У меня в памяти остался лишь его внешний облик с узким разрезом глаз и мягкая манера обращения с товарищами. А его фамилия из памяти напрочь исчезла, так бывает.
Единственный казах в нашей роте по фамилии Боктиков был дружелюбным и открытым парнем невысокого роста. Как-то раз, когда мы работали в колхозе, рядом на лугу паслись кони. Боктиков подошёл к одному из них, вскочил на спину и поскакал по кругу, без седла. А потом стал демонстрировать нам свои навыки верховой езды. Оказалось, что до армии он работал в каком-то коневодческом колхозе у себя в Казахстане, и ему там часто приходилось ездить верхом.
Рядовой Гринберг был евреем по национальности и часовым мастером по гражданской профессии. Его сразу определили в полковую мастерскую, где он ремонтировал часы офицерам и солдатам. Однажды сломались мои старенькие наручные часы "Ракета". Гринберг их починил и предложил заменить ещё и циферблат на более крутой, с надписью "Cardinal". В то время в СССР под маркой "Cardinal" выпускалась та же "Ракета", только в экспортном варианте, поэтому циферблат подходил. Мои часы, на зависть товарищам, стали выглядеть как заграничные.
Российский немец Ляхер ещё на гражданке успел пристраститься к алкоголю и, оказавшись в армии, испытывал сильную "жажду" из-за невозможности выпить. Впрочем, выход из сложившейся ситуации он нашёл быстро. Как то мы заметили, что Ляхер находится навеселе. Оказалось, что он купил в полковом солдатском магазине флакон одеколона, разбавил его водой в своей фляге и выпил. Однажды с ним произошёл случай как в фильме "Джентльмены удачи". В магазине не оказалось одеколона и Ляхер купил какой-то лосьон, видимо решив что он на спиртовой основе. Когда стал пить, то у него изо рта пошла пена а мы долго хохотали. Когда о пристрастии Ляхера узнал наш командир отделения, то забрал у него флягу, чтобы не было в чём разводить одеколон.
Эстонец Янно Тынну был парнем высокого роста и крепкого телосложения. Я быстро нашёл с ним общие темы для разговоров и мы подружились. Он был хорошим, дисциплинированным солдатом и открытым, трудолюбивым и добрым человеком. С ним было легко в нарядах, так как он никогда не отлынивал от работы, не сачковал. После учебки наши пути разошлись, мы продолжили службу в разных частях.
Однажды командир полка решил построить в учебных целях различные полевые военно-инженерные сооружения: блиндажи, землянки, окопы для укрытия техники... Для этого требовалось много леса кругляка — брёвен. Близлежащее лесничество, куда обратилось командование полка, в выделении древесины нам отказало; так говорили. Тогда было принято решение лес украсть. Поручили это нашей 8-й роте. Помню, подняли нас утром раньше обычного, и бегом погнали в небольшой сосновый лес, находившийся не так далеко от территории части.
Непосредственно этой операцией руководил командир 1-го взвода старший лейтенант Гаврилко. Когда мы прибыли на место, край солнца только-только показался из-за горизонта. Подгоняемые офицером одни солдаты валили деревья, другие распиливали стволы на брёвна и носили их в часть. Я попал на самые тяжёлые работы, в команду по переносу брёвен. В результате этой операции через месяц на учебном полигоне полка были построены блиндажи, укрытия для техники и прочие инженерно-полевые сооружения, но их возведением занималась уже другая рота.
Солдат нашего полка часто использовали на различных сельскохозяйственных работах в колхозах. Называлось это шефской помощью. Мы косили сено на неудобъях – в оврагах и балках, собирали на полях помидоры, морковь, лук и даже мак (маковые головки). Несколько раз прорежали лесополосы вдоль дорог, топорами вырубали там кустарник. Больше всего нам нравилась работа на бахче по сбору арбузов и дынь, куда мы ездили несколько раз. Украинские арбузы и дыни меньше астраханских и узбекских по размеру, но по вкусу ничуть им не уступают, такие же сладкие. Обычно работа на бахче начиналась с того, что сначала мы ели эти ягоды и овощи. И лишь наевшись вдоволь, начинали их собирать.
Поездки в колхозы всем нравились ещё и потому, что они вносили некоторое разнообразие в нашу монотонную солдатскую жизнь. Во-вторых, они позволяли нам немного посмотреть Украину, были чем то вроде экскурсии. В-третьих, а для нас это было немаловажно, в колхозах кормили нормальной "гражданской" едой. На третье часто давали булочку и бутылку лимонада. Кроме этого, каждый получал ещё и по две пачки сигарет "Прима". Поскольку я не курил, то менял свои сигареты у товарищей на дополнительные булочки или лимонад.
Мама бережно сохранила все мои письма из армии. В одном из них я писал: "Мы часто ездим в колхоз имени Щорса и проезжаем через райцентр Новая Водолага. Это городок величиной примерно с Поставы, или может чуть меньше, но очень грязный, почти нет заасфальтированных улиц. Здесь так принято, что каждый частный дом огорожен высоким дощатым забором, как в фильмах, в которых показывают жизнь до революции на селе. Наши Поставы гораздо чище и красивее".
Гражданское население на Харьковщине относилось к солдатам очень хорошо. Когда мы работали в поле, то нередко женщины из близлежащих хуторов и сёл угощали нас вишнями, грушами и другими ягодами и фруктами из своих садов. Иногда предлагали "бедным солдатикам" сало с хлебом или молоко. Везде в сельской местности тогда была слышна только украинская речь. Поэтому после агрессии России против Украины в 2014 году, мне было странно слышать из уст российских политиков и пропагандистов, что Харьковщина, это якобы "российская земля". Конечно же украинская! Русскую речь тогда можно было услышать только в самом Харькове. В городе русский язык в то время действительно преобладал, в отличие от села.
Однажды мы работали в каком-то колхозе и на ночь нас разместили в пустующей летом сельской школе. В тот вечер в местном клубе были танцы, и наш офицер разрешил на пару часов туда сходить. Помню, что все девушки-украинки там были очень стройные и красивые. Как называлось то село – я уже не помню, но оно выглядело типично по-украински; небольшие домики с побеленными снаружи стенами и покрытыми соломой крышами. В садах росло много вишен, яблок и больших сладких груш, за которыми мы тайком лазили в сумерках.
За время службы в "учебке" я несколько раз побывал в Харькове. Наш взвод пару дней работал в цеху завода "Электромашина", который выпускал электродвигатели. Мы готовили там площадку под установку нового оборудования, выносили из цеха металлолом и разный мусор.
В другой раз я попал в группу, которая помогала офицеру нашего полка с переездом, он получил жильё в Харькове. Мы выгружали из грузовика мебель и заносили её в квартиру. Помню, что больше всего пришлось повозиться с пианино, которое поднимали то ли на 4-й, то ли на 5-й этаж дома по узкой лестнице. Когда всё перетаскали, офицер отвёл нас в городскую столовую и оплатил обед. После полковой столовой это был праздник для наших желудков.
У другого офицера нашего батальона тесть и тёща жили в селе Утковка, недалеко от Мерефы. Как-то раз этот старший лейтенант заговорщическим тоном тихо спросил у нас, кто хочет немного поработать, помочь его родственникам по хозяйству. Вызвались несколько человек, в том числе и я. Ведь работа за пределами воинской части, это хоть какое-то разнообразие. Делалось это конечно нелегально, хотя видимо и с ведома командира роты майора Акимова. Мы, это человек 5-6 добровольцев, во главе со старшим лейтенантом, перелезли через забор воинской части и направились пешком в Утковку, которая только по украинским меркам была селом. В Беларуси или Латвии населённый пункт с несколькими тысячами населения считался бы городом.
В то время в Утковке работало несколько промышленных предприятий: завод железобетонных конструкций, консервный завод, и что-то там ещё. Прибыв на место, мы приступили к работе на крестьянском подворье: очистили свинарник от навоза, сложили дрова в поленницу и при помощи плащ-палаток перенесли с поля в сарай сухое сено. Когда всё было сделано, хозяин накормил нас вкусным и обильным обедом. Пока его зять-офицер курил на улице, он щедро наполнил наши фляги домашней вишнёвой наливкой.
С этой наливкой мы "спалились" на обратной дороге. Азербайджанец Юсупов, который тоже был в нашей группе, всё время прикладывался к фляге и вскоре захмелел. Это заметил офицер и приказал открыть фляги. Понюхав, он всё понял и заставил вылить содержимое на землю. Его можно было понять, ведь пьяные солдаты могли привлечь внимание старших офицеров полка, которые возможно были не в курсе нецелевого использования рядового состава.
Во время службы мы периодически ходили в наряды: как по роте, так и по полку – в солдатскую столовую, на хоздвор, в кочегарку и в караул. Самым неприятным был наряд на хоздвор в свинарник. Свиней там выращивали для полковой столовой. Еду, отходы из кухни, доставляли на повозке, запряженной осликом (см. фото). Всего на хоздворе было два ослика, которых подарили полку родители солдат со Средней Азии. Отходов было мало, а свиней много, поэтому еды им катастрофически не хватало. Животные были тощими и постоянно голодными. Отходы из бочки по корытам надо было разливать ведром. Завидев солдата с ведром, стадо свиней с визгом мчалось к корытам, топча и калеча маленьких поросят. Нужно было быть осторожным, чтобы свиньи не сбили с ног.
 |
| Тот самый ослик. Фото из "Одноклассников". |
Самым лёгким был наряд в кочегарку при столовой: утром привезёшь 5-6 тачек угля и отдыхаешь весь день, поддерживая огонь в топке. В конце смены надо было почистить топку, вывезти шлак и на этом всё. Приняв душ, можно было возвращаться в казарму.
В августе 1980 года ко мне на пару дней приезжали родители. Для таких случаев на проходной полка была предусмотрена комната свиданий, где стоял стол и несколько стульев. Обычно на свидание к родителям солдат отпускали с 16:00 до 18:00, всего на 2 часа. Но можно было договориться, чтобы командир роты отпустил на более продолжительное время. Для этого надо было занести ему какой-нибудь презент. Мои родители передали майору Акимову через дежурного по КПП бутылку Рижского бальзама, поэтому меня отпустили сразу на полдня. Помню, что родители очень удивились тому, как я сильно загорел. И действительно, я тогда был похож на индуса, цвет кожи под палящими лучами южного украинского солнца приобрёл коричневый оттенок, ведь перед этим мы несколько недель работали на колхозных полях, раздевшись до пояса.
По территории полка военнослужащим срочной службы (кроме сержантов) разрешалось передвигаться вне строя только бегом. Скажем, в чайную, магазин, полковую мастерскую или ещё куда-нибудь, если солдат был вне строя, ему приходилось бежать. При этом, замедлившись, следовало отдавать честь всем встреченным по пути сержантам и офицерам.
На территории части стоял памятник Ленину. При прохождении мимо него строем всегда следовала команда: "равнение на право!", или "равнение налево!", в зависимости от того с какой стороны памятника проходили. Таким образом гипсовому истукану (Ленину) тоже "отдавали честь".
13 сентября 1980 года я писал родителям: "Несколько дней тому назад в цехе одного Харьковского завода произошёл взрыв, говорят были жертвы и разрушения. Две роты нашего полка ездили разбирать завалы и вытаскивать из-под них пострадавших. Нашей роте повезло, как раз в тот день мы заступили в наряд по полку. Если бы не наряд, то тоже возможно поехали бы".
 |
| Знамя полка. Фото из интернета |
И вот мы уже в вагоне поезда Харьков-Свердловск (ныне Екатеринбург). Мы – это человек около сорока солдат, которых распределили в разные части ГО на Урале. В дорогу нам выдали сухой паёк. Сопровождал нас офицер, старший лейтенант из штаба ГО Уральского Военного Округа. Поезд медленно шёл на восток. Солнечная Украина осталась позади. Чем дальше, тем суровее становились пейзажи за окном. Россия. Проехали Пензу, Ульяновск, мост через реку Волга, Казань, и через трое суток прибыли в Свердловск (ныне Екатеринбург), неофициальную столицу Урала. Оттуда электричкой добрались до Первоуральска, где стоял полк Гражданской Обороны. В Первоуральске меня приятно удивила хорошая солдатская столовая; кормили там гораздо лучше чем в Мерефе, да и сама столовая выглядела приличнее. В казармах этого полка пробыли трое суток, после чего нам объявили, что 20 человек останутся служить в Первоуральске, и зачитали их фамилии. Моей среди них не оказалось. Остальных распределили по другим частям ГО на Урале.
Меня, и ещё одного солдата из Первоуральска, отправили в Пермь, в отдельный механизированный батальон войск ГО (в/ч 641629). В этом батальоне мне предстояло служить ещё полтора года. Но это уже совсем другая история.
Комментариев нет:
Отправить комментарий