 |
| Анна Дылёнгова |
Польский историк, профессор, автор более 130 книг и публикаций, Анна Дылёнгова (Манькевич) 1928-2016, своё детство провела в Поставах, где её отец Людвик Манькевич занимал должность коменданта поветовой полиции. В интервью для Архива устной истории она рассказала о периоде своей жизни в довоенных Поставах, и о бегстве из местечка зимой 1940 года. Предлагаю читателям блога перевод той части интервью (с сокращениями), где Анна рассказывает о начале советских репрессий и о бегстве из Постав.
- Когда пани переехала в Варшаву?
Это очень красиво звучит - переехала. Когда в ночь с 9 на 10 февраля 1940 г. начали вывозить людей... Мы тогда ещё не знали, кого задумали вывезти... Большевики вошли на ту территорию 17 сентября 1939 года. Мой отец счастливо добрался до Вильно, ему удалось, а там он получил приказ, что все офицеры должны перейти на литовскую территорию (...). Интернировали их в Паланге, у Балтийского моря. Оттуда отец сбежал в Варшаву, потому что в Варшаве жили мои дедушка и бабушка, родители мамы.
- Когда вы бежали, то не встретили большевистскую армию, у вас не было никаких контактов с ними?
Как это?! Ещё как контактировали, ведь они заняли Поставы в 1939 году. Прежде всего мама договорилась с родителями моей подружки, и они сдали нам две комнаты в своём доме. Потом одну комнату пришлось отдать какому то большевистскому офицеру, и он там стал жить, а я с мамой и сестрой жили в другой комнате. (...). Мне также удалось забрать из нашей прежней квартиры в Старостве мою любимую куклу Shirlej Temple. Перед войной была такая маленькая актриса, которой было лет 5-6, снималась в фильмах на которые мама меня с сестрой отпускала посмотреть (в Поставах). Её звали Shirlej Temple, а потом начали делать куклы с таким названием. Они не имели ничего общего с куклами, которых делают сейчас, такими как Барби. Та была просто кукла-девочка с волосами.
-Вернёмся в 1939 год, началась война, входят большевики, как вы себя чувствовали в той действительности?
Очень плохо.
- У вас был тогда контакт с отцом?
Нет, только в Варшаве, когда уже убежали. (...). Это было поразительное зрелище, когда эти большевики вошли. Я говорю большевики, потому что мы тогда так их называли. Хотя официально до 1947 года это была Красная Армия, а уже потом Советская Армия. Но мы их называли большевиками. В Поставах местными коммунистами даже была сооружена триумфальная арка. Да, были местные коммунисты, с которыми у отца, как коменданта полиции, были до войны проблемы. Но в целом врагов у отца небыло, потому что никто не донёс о моей маме, семье, нас не арестовали сразу, хотя и могли. До февраля 1940 года мы жили в Поставх у родителей моей подружки, пока не начались депортации.
-Ходили ли вы в это время в школу?
Конечно. В 1939 году я должна была пойти в 6-й класс. (...). В том году в сентябре месяце, школу, которая находилась во дворце Пжездецкого, перенесли. Классы в старой школе находились в анфиладе. Если кто то опаздывал, а мой класс находился в самом конце, то надо было пройти через все классы... В Поставах было построено новое здание школы, был переезд, поэтому занятия начались немного позже, не 1 сентября, но ещё до прихода большевиков, может дня за два. В наше местечко большевики вошли кажется 18 сентября, потому что мы были в 60 километрах от границы. Наша школа стала русской. Первое время учителя в основном оставались те же самые. Помню, нас стали учить каким то советским песням.
- Какое было отношение учеников к тем песням?
Лично я и мои подруги отнеслись к этому плохо. (...). Сразу это была русская школа. Потом, может через месяц или два, её сделали белорусской. Но русский язык всё равно учили. А польского языка уже не было. Всё это происходило осенью 1939 года. (...). 22 октября 1939 года были выборы, и тогда нас всех, всю школу, хотя мы как дети в выборах не участвовали, погнали на площадь в Поставах. Нам сказали выкрикивать какие то лозунги и показывать, что мы радуемся. Такие митинги в то время происходили часто, и на них надо было ходить обязательно, хотя осень и зима были в тот год очень холодными.
- Принудительно надо было ходить?
Да, принудительно. Мы ходили на митинг целым классом и не было никакой возможности уйти с митинга. Моя сестра до войны училась в гимназии. Перед войной было так: начальная школа (szkoła powszechna), гимназия (4 класса), потом лицей. Это была реформа 1932 года министра образования Еньджеевича. (...).
Перед войной в Поставах стоял 23-й полк Гродненских уланов. Мои родители поддерживали с офицерами этого полка очень тесные контакты.
- Из-за отца?
Да, мой отец в молодости состоял в каких то военных формациях, подчинённых генералу Люциану Желиговскому, был уланом. Он с детства ездил верхом и чувствовал себя в седле очень уверенно. Отношения с офицерами 23-го полка были такими, что, помню, на всякие семейные праздники, например именины, они к нам приходили в гости (...).
- А как звали вашу подружку, как её фамилия?
Вонсович. Но тогда говорили Вонсовичувна, Манькевичувна. Никто не говорил Манькевич или Вонсович. Если это была девочка или незамужняя женщина, то "увна", а если женатая женщина, то Вонсовичова, Манькевичова. Моя мама никогда не говорила иначе. Я тоже всегда говорю по старому - Дылёнгова (а не Дылёнг).
Зимой 1939/1940 года были страшные морозы, помню, что часто в школу можно было не ходить, из-за морозов занятия отменяли. Было от 20 до 30 градусов, а по ночам температура опускалась до -40. Зима 1939/1940г. была очень холодной не только на Кресах, но и в центральной Польше. А в Поставах она была ещё и очень снежной. В то время все зимы были снежными. В доме Вонсовичей были какие то запасы угля (...), поэтому я не помню, чтобы мы мёрзли в доме. Уже потом, в оккупированной Варшаве мы мёрзли, а в Поставах нет. (...).
- Много ли поляков учились в школе в Поставах при советах?
Не могу сказать сколько, но это не было несколько человек. Может 20 или больше. Поставы находятся теперь в Беларуси, и в 1940 году это уже была БССР. Выборы 22 октября 1939 года, о которых я говорила, как раз и были организованы для того, чтобы люди согласились на присоединение к Советскому Союзу.
- Чем занималась ваша мама после того, как отец вынужден был бежать. Как вы тогда жили, на какие средства существовали?
Знаю, что мама что-то продавала. Мои родители перед войной, несмотря на то, что отец работал в полиции, занялись бизнесом. Около озера Нарочь у них была ферма серебристых лис. Там были 3 гектара леса, где и находилась ферма. За лисами ухаживал парень, вернее сказать мужчина, которого звали Игнацы. Он готовил еду и кормил лис. Была ещё рабтница Андзя, был дом из брёвен, утеплённый мхом, типичный для тех мест, отапливался дровами и углём, но в основном дровами. На ферме у каждой лисы была своя отдельная клетка определённой величины. Так как этот бизнес был зарегистрирован в польском Союзе Производителей Лис, были строгие требования по содержанию. Лисы назывались серебристыми, но фактически это были чёрные лисы с серебристым отливом меха. Кормили лис из металлической посуды, которую работник регулярно мыл. Порции еды взвешивались на весах. Готовясь к этому бизнесу, моя мама закончила в Варшаве специальные курсы по выращиванию лис. В декабре 1939 года русские маму куда то вызвали и объявили, что всех лис у нас отбирают. Животных погрузили в один крытый грузовик. Это было ужасно, ведь лис мы специально держали отдельно, каждую в своей клетке, чтобы они друг другу мех не попортили. А тут всех погрузили в один грузовик, в общую клетку.
- И что случилось с этими лисами?
Они их куда то увезли.
- Что случилось с вами потом, когда у вас забрали ферму, которая давала вам средства к существованию?
Нет, ферма пока не приносила дохода. Рентабельной она должна была стать только на третий год. Родители брали ипотечный кредит на строительство этой фермы. Отец, как комендант полиции на тех территориях, зарабатывал не плохо, но все деньги вкладывал в эту ферму, потому что он страшно хотел уйти со службы в полиции. Когда после 1920 года отец демобилизовался из армии, то поступил в Варшавскую политехнику. В то время его мать и две сестры бежали из Каменца в Варшаву, и он вынужден был им как то помогать, содержать. Но средств не хватало. Тогда как раз объявили набор добровольцев на службу в государственную полицию, а у отца за плечами была школа и 2 курса политехнического института. Поэтому он вынужденно поступил в полицию и сразу получил низшее офицерское звание, аспирант. (...). Но отец всё время тяготился службой в полиции, хотя у него всё получалось и его повышали в званиях и должностях. Приходилось работать на территориях, которые считались очень трудными.
- То есть он хотел найти альтернативу работе в полиции?
Да. Хотел работать на своей ферме. Собирался построить новый дом, уже и место было выбрано.
- Чем конкретно в 1939/1940 годах занималась Ваша мама, вы говорили, что распродавала вещи? Это были какие то вещи из дома?
Да, из дома. Это не была какая то коммерческая торговля, только из дома разные вещи продавала. Возможно были какие то посредники... В 1939 году, когда началась война, староста распорядился выплатить всем госслужащим повета, в том числе и полиции, жалованье за три месяца вперёд. Знаю только, что были какие то трудности, чтобы эти деньги получить, но в конце концов заплатили.
- Эти деньги тоже являлись источником существования?
Полагаю да.
- Расскажите о решающем моменте, о бегстве в Варшаву в 1940 году. Как это всё выглядело?
Выглядело это достаточно драматично. У мамы моей подружки, у которой мы снимали комнату, был племянник. Он жил на ж/д станции в Поставах. Там снимали комнату ещё два парня, ученики гимназии. Это были парни из так называемой местной застенковой шляхты. Одного из них звали Даниэль Комар. Я запомнила его имя и фамилию потому, что хотя мне тогда было только 11 лет, я на него заглядывалась, была по детски влюблена. Даниэль был сыном лесничего. Однажды рано утром за лесничим в его лесничувку пришло НКВД. Забрали всех. Даниэля в тот день спасло то, что он был в Поставах. Тогда вывозили всех лесничих. Теперь я знаю, что это делалось для того, чтобы в лесах не завелись партизаны. Вывозили всю лесную службу: лесничих, надлесничих, гаёвых, и за отцом Даниэля пришли, потому что он был в списках. Было всё очень драматично, так как была зима, стояли сильные морозы. А потом и за Данком (так мы его называли) тоже пришли. Это было страшно, когда его забирали. Помню, что я дала ему в дорогу яблоко. Всё это стало причиной того, что уже на следующий день моя мама заявила, что мы должны бежать в Варшаву.
- Может у вашей мамы были плохие предчувствия?
Мы тогда не знали, когда и кого будут вывозить следующими, но знали наверняка, что раз мама является женой коменданта поветовой полиции, то наверняка очередь дойдёт и до нас. Это теперь я уже знаю, что очередь на наш арест подошла бы 13 апреля 1940 года, так как это был следующий этап депортаций. Но это я теперь знаю, что в апреле вывезли многих жён офицеров и чиновников. Если какой то чиновник в сентябре не скрылся, то их арестовали раньше, почти сразу как вошли большевики. В конце-концов комендант поветовой полиции, это была достаточно высокая должность, как и прокурор, судья или староста.
- Как ваша мама организовала побег?
Все пути на железнодорожной станции в Поставах тогда были заставлены вагонами-теплушками, в которые свозили несчастных людей со всего повета. Железнодорожная станция тогда находилась примерно в 3-х километрах от центра местечка (...). Мы три дня туда ходили, но не было ни одного поезда, который шёл бы на запад, в сторону Гродно или Белостока. Все пути были заняты. Мы сидели в домике железнодорожника и ждали. Этот железнодорожник прекрасно знал кем был наш отец, и поэтому предоставил нам убежище. Это была скромная, порядочная семья.
- Вы уже не возвращались в комнату, которую снимали у мамы вашей подруги?
Нет. Первый день, кажется, вернулись, а потом уже нет. Ждали поезда на станции в домике железнодорожника.
- Что вам удалось забрать с собой из Постав? Наверно не много вещей?
Помню, что были три лисьи шкуры. Они были пришиты как воротники к пальто у мамы и у меня с сестрой. Это была своего рода валюта на первое время в Варшаве. Ещё были какие то чемоданы, в которых были спрятаны деньги. Деньги были приклеены под двойным дном, потому что позже, когда чемоданы побывали в воде, то дно отклеилось и деньги забрали немцы.
- Когда чемоданы упали в воду?
Во время перехода границы.
- Давайте вернёмся назад
На поезд нам удалось сесть только через трое суток. Помню, что ехали ночью, была пересадка в Барановичах. Нам надо было добраться до Белостока, а потом в Лапы, и перейти через Буг на немецкую сторону.
- Всю дорогу ехали на поездах?
Да. Все поезда были переполнены людьми. К тому же мы опасались, что советы могут устраивать облавы, что могут снять с поезда. Но ничего такого не случилось.(...).
- Вы помните ту атмосферу, которая была в поезде, о чём люди говорили, чего опасались?
О чём говорили я уже не помню. Помню только, что было очень страшно. Я боялась потерять маму, потому что было несколько пересадок. Это были довоенные польские поезда, такие, где в каждое купе был отдельный вход с улицы. Похожие поезда я видела уже в 90-е годы в Англии. Это не были поезда пульмановского типа, в вагонах которых один длинный коридор.
- Итак, вы доехали...
В Белостоке мы переночевали в съёмной комнате, а утром наняли возницу и на санях поехали в какую то деревню. Мама уже знала, что есть проводники, которые за деньги проводят беглецов на другую сторону Буга. Река тогда была замёрзшая, а сверху на льду ещё метр снега лежал, поэтому даже не было видно, что это река. На санях мы приехали в деревню и зашли в какой то дом. Но вскоре мама нам сказала:
"уходим отсюда". Было какое-то предчувствие, тревога. Мы пошли в другой дом, к другому хозяину.
- Почему?
Возможно предчувствовала, что хозяин дома может убить и ограбить, забрать наши вещи. Ведь он знал, что те, которые бегут от большевиков, всегда что то там имеют при себе. Правда, у моей мамы не было на себе никакой бижутерии, она её не любила. Перед войной она потеряла обручальное кольцо, поэтому у неё даже кольца на руке не было. Но зато на наших воротниках были лисы, а на мне новый кожушок (...). Сестра и я были обуты в лыжные ботинки. В то время лыжные ботинки небыли такими как теперь, что только для лыж. Это были солидные, кожаные ботинки, очень тёплые. Поэтому они могли представлять большую ценность для крестьян. До войны основная масса крестьян была бедной, поэтому любая вещь для них была ценной, даже пальто мамы.
- Вы тогда сменили дом и потом отправились в путь?
На следующий день, поздно вечером, с каким то нанятым за деньги проводником мы по глубокому снегу пошли в сторону Буга (который являлся демаркационной линией между Германией и СССР. авт.). Кроме нас с этим проводником шли ещё две женщины: жена и дочь лесничего, которого вывезли в Сибирь. Дочь была на последнем месяце беременности, и мать несла для неё перину на плечах. Это я хорошо помню (...). Через какое то время проводник сказал моей маме:
"Вот, пани, видите вдали огоньки светятся, там уже немецкая сторона, идите туда". Он должен был нас проводить до конца, но бросил на полпути.
- Всех оставил?
Да, всех.
- Вы не протестовали?
Не до протестов тогда было. Надо было идти быстрее, чтобы большевицкие часовые нас не поймали. Помню, мы с сестрой засмеялись, что то нас тогда развеселило, так мама разозлилась на нас за это, ведь идти надо было очень тихо. Из-за глубокого снега было непонятно, где река начинается и где заканчивается. Проводник сказал, что посреди реки будет очень тонкий лёд, или даже промоина. Через неё была переброшена обледеневшая доска. Но всё же мы успешно вышли на другой берег (не считая промоченного чемодана) и добрались до ближайшей деревни. Помню, там мы лежали покатом в каком то сарае на соломе и отдыхали. Кроме нас там были и другие люди, которые бежали на немецкую сторону чуть раньше нас. Это должно было быть где то в окрестностях города Седльце. В самих Седльцах стоял немецкий гарнизон. Утром местный крестьянин отвёз всех беглецов в комиссариат полиции, так как было такое распоряжение оккупационных властей. Помню, немцы стояли и смотрели, что едут беженцы с той стороны.
Всех нас отвели на личный досмотр. Я была самая молодая, поэтому меня не очень строго досматривали. Помню, у меня был один рубль мелочью, новыми блестящими копейками. Я взяла их с собой на память. Немец спрашивает у меня, есть ли при себе деньги? Я показала ему эти копейки, но он сказал, что я могу их оставить себе. Мою сестру досматривали уже более тщательно, а маму вообще досконально обыскали, и забрали все деньги, которые отклеились от двойного дна чемодана. Мама назвала адрес родителей, к которым мы намеревались ехать в Варшаву. Мы тогда даже не были уверены, уцелел ли их дом после войны 1939 года, но оказалось, что уцелел. После досмотра немцы нас отпустили, и на поезде мы благополучно добрались до Варшавы, на Виленский вокзал. Там мама наняла извозчика, потому что её родители жили далеко, на улице Цегляной 5. (...).
Возвращались ли вы когда нибудь на Виленщизну?
 |
| Одна из книг Анны Дылёнговой |
Да. В 1999 году меня пригласили в Минск прочитать реферат на научной конференции, связанной с Наполеоновским периодом в Беларуси и Польше. Я там говорю организатору принимающей стороны: - О, я в Минске, но до Постав далеко. Когда организатор конференции узнал, что я из Постав, то дал знать, и они за мной приехали (видимо из райисполкома. авт.). Я тогда была уже профессором. С таким почётом там меня принимали, как будто я не знаю кем была. Поселили в гостиницу, которая находилась в здании бывшего Староства. Я жила в номере, который когда то был частью нашей служебной квартиры (...). Принимали меня с большим почётом. Госпожа вицемэр мне говорит:
- Как, вы здесь жили? Но это невозможно.
- Почему невозможно? Именно здесь я и жила, вот, это окна нашей квартиры.
- Но кем же тогда был ваш отец?
Я не хотела ей говорить, что мой отец был комендантом поветовой полиции, поэтому ответила уклончиво:
- Здесь жили староста повета и комендант полиции (...).
Принимали в Поставах меня очень тепло. Пани, которая сопровождала меня в музее, сказала, что у неё тоже польские корни. Была очень вежливой и милой, всё было очень прекрасно. Мэр и вицемэр сказали, что для них большая честь, что госпожа профессор имеет поставские корни. Я и на самом деле была очень привязана к Поставам по многим причинам: это и первая комуния в костёле, школа, моя подружка детства (...).
Варшава, 28 марта 2011г.
