12.24.2020

Рождество 1943 года в Палестине

Солдаты второго польского корпуса в Палестине
Юзэф Кишкурно был коренным Поставчанином. Во время второй мировой войны он стал солдатом армии генерала Андэрса, служил в мобилизационно-призывном пункте 2-го Польского Корпуса. В конце 1943 года Корпус был переброшен в Палестину, подконтрольную Великобритании, где проходил перегруппировку и доукомплектование. Ниже опубликован перевод части дневниковых записей Ю.Кишкурно, посвящённых Рождеству 1943 и первым дням 1944 года, проведённым в Палестине, на Святой Земле.

"Подготовка к Рождеству в нашей комнате происходит также как и дома в семье. Я написал «в комнете», хотя на самом деле это всего лишь армейская палатка. Прежде всего мы решили её как то украсить, поставить ёлочку. Свои намерения мы некоторое время держали в секрете от коллег, на случай если бы не удалось достать ёлочку и у нас ничего не получилось. Мне также удалось раздобыть цветную бумагу. К одному из моих сослуживцев приехала дочь, и она помогла нам украсить ёлочку. Теперь не стыдно будет принять гостей.

Несмотря на предпраздничные хлопоты, у меня уже несколько дней было плохое настроение. Словно какая то тяжесть лежала на сердце. В таком же подавленном состоянии находились и мои сослуживцы. Все думали о своих семьях. Неизвестность нас угнетала. Из восьми человек, живущих в нашей палатке, у одного семья осталась в России (в ссылке), а у остальных в Польше на оккупированной немцами территории. Отсутствие известий от родных плохо влияет на наше душевное состояние.

На Вигилию (Сочельник) мы впервые, после двухмесячного перерыва, немного выпили. В один из праздничных дней я виделся с паном Кветусем (тоже поставчанином), который рассказал мне, что он видел пана Невельского. Он, Невельский, рассказывал, что якобы получил письмо от племянника, который сообщил ему, что жена и дочь Невельского погибли во время военных действий в Поставах в 1941 году. Пан Сташак тоже получил письмо от своей жены, поэтому он ходит весёлый. Рождественские праздники прошли хорошо, отмечали мы их все вместе, все свои, коллеги по мобилизационно-призывному пункту. Приходили и гости, знакомые из других подразделений. Всё как дома, в Поставах.

На Новый Год была отслужена праздничная Месса. На следующий день, в воскресенье, запланирован выезд в Иерусалим и Вифлеем, посещение святых мест. Я хочу купить для моей семьи какие нибудь памятные сувениры.

Нас всех очень расстроили известия о том, что русские собираются перейти нашу старую границу. Это значит, что снова начнутся аресты, тюрьмы, высылки в Сибирь, голод и уныние. Нам чудом удалось из этого ада вырваться, и мы его понемногу уже начали забывать. Только те семьи, которые всё ещё оставались в Сибири, напоминают нам в какое страшное время мы живём.

Нас тут хорошо снабжают продовольствием, всё есть в достаточном количестве, а часть еды мы даже выбрасываем. Когда мы были в России, то радовались простой картошке, а тут мы выбрасываем даже белый хлеб или рис, потому что не можем всё доесть. Когда русские говорили нам, что в Англии выдают всего по 300 гр. хлеба, мы в это не верили. Оказалось, что хлеба выдают действительно по 300 гр. в день, но при таком количестве жиров и всего прочего, и этого слишком много.

Последний день праздников мы решили провести веселее, пораньше закончили службу. К нам пришли несколько гостей из других подразделений. Я немного выпил и пошёл спать. Я всегда старался пить умеренно, потому что знал свою норму и никогда сильно не напивался.

2 января 1944 года, Палестина. Сегодня ездили в Иерусалим, чтобы ещё раз посетить святые места и купить кое что на память. Я приобрёл несколько чёток и маленьких нательных иконок, освящённых на Гробе Господнем и на том месте, где стоял крест Спасителя на Голгофе. Я также помолился на этих святых местах. Ходят слухи, что нас вскоре переведут в другое место, тогда я больше не смогу посещать Иерусалим. Ещё я купил (...) иконку и маленький осколочек камня от Гроба Господня. Как известно, это Святое Место находится в Базилике, а стража у ворот состоит из мусульман. Когда я находился у Гроба Господня, меня и ещё нескольких человек заперли внутри базилики. Дело в том, что с 12 до 13 часов дверь ежедневно закрывается никто не может ни выйти ни войти. Но я об этом не пожалел. Я ещё раз осмотрел это Святое Место и помолился. В 13 часов, когда открыли дверь, я поехал в Вифлеем, чтобы увидеть где родился младенец Иисус Христос. Там я тоже купил несколько освящённых иконок. С этими покупками я поздно вечером вернулся назад, в расположение нашей части....".


Другие публикации дневниковых записей Юзэфа Кишкурно см. здесь:

https://postavyiokrestnosti.blogspot.com/2019/04/1941.html

https://postavyiokrestnosti.blogspot.com/2019/12/blog-post.html

12.10.2020

Некролог

Любопытный некролог был опубликован в 27-м номере Варшавской «Gazety Rolniczej» за июнь 1886 года.. Ниже привожу его перевод на русский язык.

«Дня 11/23 июня 1886 года в Литве, в своём имении умер святой памяти Эдвард Сьвеньтожецки, проживавший в Задевье, Вилейского повета Виленской губернии. Он был земледельцем. С момента основания первого в губернии Товарищества Вкладов и Расчётов, работавшего по системе Шульца-Делитша, Эдвард Сьвеньтожецки был избран председателем этой институции. Должность занимал с 1877 года и трижды переизбирался на неё членами товарищества, сыскав на этом поприще любовь и уважение людей, которые сопутствовали ему до самой смерти.

Многочисленный сельский люд, а также собравшиеся у гроба друзья и родственники, отдали последнюю дань уважения усопшему также и как работнику на пока ещё щуплой ниве общественной деятельности. Покойный безусловно принадлежал к числу праведных характеров в самом широком значении этого слова»
.


11.02.2020

О преобразовании школы в Маньковичах в 1910 году

Имение Маньковичи, начало ХХ века.
В августе 1910 года одноклаcсное начальное народное училище (школа) в имении Маньковичи, принадлежавшем князю Владимиру Друцкому-Любецкому, было преобразовано в двухклассное начальное сельское училище. 
 
Начальные народные училища появились в Российской империи в 1864 году и давали детям минимальные знания. К ним относились земские школы, различные ведомственные и частные школы, а также церковно-приходские и воскресные школы. Их деятельность регулировалась Положением о начальных народных училищах, принятом в 1874 году. В одноклассных и двухклассных народных училищах изучали: закон Божий, церковнославянский язык, чтение,
письмо (русский язык), арифметику и предметные беседы.

Целью преобразования народного училища в Маньковичах из одноклассного в двухклассное, было повышения образовательного уровня детей, чтобы потом они имели возможность продолжить обучение в Воронецкой сельскохозяйственной школе, находившейся неподалёку, на землях имения Воронец, принадлежавшего тому же князю Друцкому-Любецкому.

Согласно уставу Воронецкой с/х школы предполагалось, что в 1-й класс этого учебного заведения будут принимать "Лиц мужеского пола всех сословий, не моложе 15 лет, после вступительных работ по курсу городских и уездных училищ (3 класса. Авт.)". Однако, учитывая то обстоятельство, что с/х школа была рассчитана прежде всего на детей крестьян, которые в большинстве своём вообще не владели грамотой, то в устав школы были внесены изменения, согласно которым вступительный образовательный ценз был понижен до выпускников сельских училищ (2 класса). 

Ниже представлены документы из литовского государственного исторического архива, касающиеся этой темы. Статья о Воронецкой сельскохозяйственной школе находится здесь.

 




 

10.31.2020

Курсы кройки и шитья

В 1956 году при Поставском Районном Доме Культуры (РДК) были организованы шестимесячные курсы кройки и шитья. По окончании курсов выпускницы получили справки, подписанные директором РДК Аротской, преподавателем Яхиной, и заверенные круглой печатью РДК. На первой фотографии, сделанной в Поставах осенью 1956 года, изображены выпускницы этих курсов. Вторая слева в верхнем ряду - Ядвига Каменецкая, которая позже станет моей мамой. Может кто нибудь из посетителей блога узнает на этой фотографии и свою маму или бабушку. 

Группа выпускниц курсов кройки и шитья при Поставском РДК, 1956 год.

Ученицы курсов кройки и шитья при Поставском РДК, 1956 год. Моя мама - вторая слева в третьем снизу ряду.

9.15.2020

Поражение «непобедимого» Суворова

История знает очень мало полководцев, которые не проиграли ни одного сражения. В России славу непобедимого полководца сыскал Александр Суворов. В русскоязычном варианте Википедии говорится, что Суворов «за всю свою карьеру полководца не проиграл ни одного сражения». Однако это не правда, в карьере Суворова было одно поражение. Хотя оно и не сыграло особой роли в ходе войны, но ради сохранения исторической правды о нём всё же стоит вспомнить. Речь идёт о событиях под польским замком Ланцкорона в окрестностях Кракова, случившимися 20 февраля 1771 года. Но обо всём по порядку.

В 1767 году Россия совершила акт агрессии в отношении Речи Посполитой. На территорию суверенной страны вторгся русский экспедиционный корпус. Россия, в лице Екатерины-II, вторжение объяснила защитой якобы ущемляемой в правах православной шляхты. Но на самом деле русская царица была недовольна радикальными реформами короля и прочих польских «возмутителей спокойствия», в которых она увидела угрозу всем деспотическим монархиям Европы.

Не располагавшая крупной армией Речь Посполитая, быстро была оккупирована русскими войсками и обращена в протекторат России. Естественно это вызвало возмущение шляхты, и уже на следующий год в подольском городе Бар собрались делегаты 66 шляхетских конфедераций (собраний дворянства). После короткого обсуждения текущих дел, четвёртого марта 1768 года делегаты поклялись взяться за оружие и не опускать его в ножны до победы или до самой смерти.

Конфедераты понимали, что освободиться от русских оккупантов собственными силами будет очень трудно, поэтому стали искать союзников. Польские послы отправились в Турцию, в Константинополь, где убедили султана объявить русским войну. Россия оказалась в непростой ситуации — с юга вторглись многочисленные османские войска, а на западе активно действовали партизанские отряды польских конфедератов. Некоторые поветы Речи Посполитой даже перешли под их контроль. Из Франции восставшим поступало оружие и финансовая помощь, прибывали военные специалисты.

В 1770 году Суворов, уже получивший к тому времени чин генерал-майора и командовавший бригадой состоявшей из Смоленского, Суздальского и Нижегородского мушкетёрских полков, метался по Речи Посполитой, пытаясь разбить отряды конфедератов то тут то там. Но огонь восстания не угасал, вместо разбитых отрядов появлялись новые. В качестве военного инструктора из союзной Франции на помощь конфедератам прибыл полковник-инженер Шарль Дюмурье, имевший репутацию способного военачальника и фортификатора. С помощью уговоров и убеждения он остановил разногласия среди некоторых лидеров восстания, организовал закупку оружия и боеприпасов, которыми вооружил вновь сформированные отряды.

Но для организации снабжения и формирования новых отрядов требовались базы снабжения, а конфедераты удерживали не так уж много городов и крепостей. Поэтому в начале 1771 года Дюмурье приказал укрепить Ланцкорону — польский замок, расположенный неподалёку от Кракова. Эти земли считались опорой конфедератов, так что Ланцкорона должна была превратиться в важный транспортный и логистический пункт, через который повстанцам поступали бы пополнения и вооружения.

Гарнизоном Ланцкороны командовал решительный польский офицер, граф Юзеф Миончиньски (младший). Но едва под руководством Шарля Дюмурье начались работы по укреплению замка, как случилась неприятность: 20 февраля к его стенам со своим карательным отрядом неожиданно подошёл Суворов. В распоряжении русского генерала было войско, превосходившее поляков (по неточным данным 200-300 польских солдат гарнизона против более 2000 солдат Суворова). Укрепления замка находились в плохом состоянии и не представляли серьёзной угрозы для регулярной армии, поэтому Суворов приказал начинать штурм прямо с марша, не беря во внимание усталость солдат.

В 13:00 прозвучал сигнал трубы к атаке, и русские части двинулись на штурм. Несмотря на холод и снег, они расчистили поле перед замком от различных инженерных заграждений, выбили из окрестностей небольшой отряд польской кавалерии и подступили непосредственно к крепостным стенам. Пехотинцы из любимого Суворовым Суздальского полка, которым он недавно командовал ещё сам, взобрались на обледеневшую гору и захватили две польские пушки. Казалось всё, вот-вот замок падёт, но самоуверенность на этот раз подвела Суворова.

Что произошло дальше подробно описал русский генерал-лейтенант Александр Петрушевский: «Шедший в голове колонны прапорщик Подладчиков пробил ворота и бросился на последнюю неприятельскую пушку, стоявшую внутри замка, но был тяжко ранен; в то же время ранены командовавший колоною капитан Дитмарн и подпоручик Арцыбашев. Колонна отступила; надвинулась вторая, но командир её поручик Сахаров и другой офицер поручик Суворов (брат полководца. авт.) тяжело ранены. Взбежала часть резерва, и командир её поручик Мордвинов также ранен. Сам Суворов оцарапан, под ним лошадь ранена; офицеров почти в строю не оставалось. Суворов привёл людей в порядок и тихо отступил».

Поражение "непобедимого" Суворова под Ланцкороной выглядело чёрным пятном на его славе, поэтому в России об этих событиях решили забыть. Из множества биографий генералиссимуса, написанных в XIX и XX веках, лишь А.Петрушевский решился описать это сражение. «Большая история войны с Барской конфедерацией» авторства полковника российского Генерального штаба А.Петрова, также старательно избегает этой неудобной темы. В советской историографии о единственном поражении Суворова тоже нет ни слова. Только "непобедимый", "славный" и "не знавший поражений".

А вот в Польше помнят об этом поражении "непобедимого" Суворова и вполне законно гордятся столь успешным сражением в своей истории, хотя оно и не повлияло на исход войны в целом. Под Ланцкороной поляки, которыми командовал Юзеф Миончиньски, сумели поймать атакующую колонну врага в западню, устроенную в стенах замка Ланцкорона. Они нанесли неожиданный контрудар и заставили Суворова отступить. Польская контратака велась с двух направлений — из цитадели и от крепостных стен. В результате их ждала блестящая победа.

Следует также отметить, что личное участие в контратаке принимали трое храбрых французских офицеров-фортификаторов: это de la Serre, Duclos, и Desprez, которые в первых рядах с саблями наголо бросились на врага. В русском штурмовом отряде, согласно польским источникам, потери составили 400-500 солдат и офицеров убитыми и раненными, среди которых оказался и младший брат Александра Суворова, поручик Суворов. Будучи тяжело раненным в бою, он вскоре скончался. Поляки потеряли при обороне Ланцкороны всего 11 человек.

Суворов был настолько раздражён неудачей, что всю вину за своё поражение свалил на верных ему Суздальцев, назвав их "стадом овец". В рапорте командующему оккупационными русскими войсками в Польше генерал-поручику фон Веймарну Суворов писал: "Ланцкоронское происшествие зависело от Суздальцев, кои ныне совсем не те, как при мне были. Сих героев можно ныне уподобить стаду овец. Как можно, надлежит мне приблизиться к Сандомирской стороне и выучить их по-прежнему, ежели предуспею… Не упрекайте меня, милостивый государь: я думал с Суздальцами победить весь свет".

Однако ответственность за это поражение полностью лежало на самом Суворове. Привыкший действовать быстро и решительно, полководец всегда добивался успеха, но только не в этот раз. 20 февраля 1771 года польский офицер, граф Юзэф Миончиньски преподал Суворову хороший урок.

Через 3 месяца, 23 мая 1771 года, Суворов всё же получил сатисфакцию, разбил войска конфедератов у Ланцкороны. Граф Юзеф Миончиньски попал в плен к русским, но через некоторое время совершил удачный побег. В ноябре 1779 года он уехал в Париж, где поступил на службу во французскую армию. В 1792 году бригадный генерал Миончиньски был назначен командиром дивизии французской революционной Рейнской армии, а затем и командиром лёгкого корпуса. Позже был обвинён в попытке помощи генералу Шарлю Дюмурье в реставрации монархии и приговорён к смертной казни через гильотинирование.

Руины замка в Ланцкороне, современный вид. Фото из интернета.


9.01.2020

Бегство из Постав

Анна Дылёнгова
Польский историк, профессор, автор более 130 книг и публикаций, Анна Дылёнгова (Манькевич) 1928-2016, своё детство провела в Поставах, где её отец Людвик Манькевич занимал должность коменданта поветовой полиции. В интервью для Архива устной истории она рассказала о периоде своей жизни в довоенных Поставах, и о бегстве из местечка зимой 1940 года. Предлагаю читателям блога перевод той части интервью (с сокращениями), где Анна рассказывает о начале советских репрессий и о бегстве из Постав.

- Когда пани переехала в Варшаву?

Это очень красиво звучит - переехала. Когда в ночь с 9 на 10 февраля 1940 г. начали вывозить людей... Мы тогда ещё не знали, кого задумали вывезти... Большевики вошли на ту территорию 17 сентября 1939 года. Мой отец счастливо добрался до Вильно, ему удалось, а там он получил приказ, что все офицеры должны перейти на литовскую территорию (...). Интернировали их в Паланге, у Балтийского моря. Оттуда отец сбежал в Варшаву, потому что в Варшаве жили мои дедушка и бабушка, родители мамы.

- Когда вы бежали, то не встретили большевистскую армию, у вас не было никаких контактов с ними?

Как это?! Ещё как контактировали, ведь они заняли Поставы в 1939 году. Прежде всего мама договорилась с родителями моей подружки, и они сдали нам две комнаты в своём доме. Потом одну комнату пришлось отдать какому то большевистскому офицеру, и он там стал жить, а я с мамой и сестрой жили в другой комнате. (...). Мне также удалось забрать из нашей прежней квартиры в Старостве мою любимую куклу Shirlej Temple. Перед войной была такая маленькая актриса, которой было лет 5-6, снималась в фильмах на которые мама меня с сестрой отпускала посмотреть (в Поставах). Её звали Shirlej Temple, а потом начали делать куклы с таким названием. Они не имели ничего общего с куклами, которых делают сейчас, такими как Барби. Та была просто кукла-девочка с волосами.

-Вернёмся в 1939 год, началась война, входят большевики, как вы себя чувствовали в той действительности?

Очень плохо.

- У вас был тогда контакт с отцом?

Нет, только в Варшаве, когда уже убежали. (...). Это было поразительное зрелище, когда эти большевики вошли. Я говорю большевики, потому что мы тогда так их называли. Хотя официально до 1947 года это была Красная Армия, а уже потом Советская Армия. Но мы их называли большевиками. В Поставах местными коммунистами даже была сооружена триумфальная арка. Да, были местные коммунисты, с которыми у отца, как коменданта полиции, были до войны проблемы. Но в целом врагов у отца небыло, потому что никто не донёс о моей маме, семье, нас не арестовали сразу, хотя и могли. До февраля 1940 года мы жили в Поставх у родителей моей подружки, пока не начались депортации.

-Ходили ли вы в это время в школу?

Конечно. В 1939 году я должна была пойти в 6-й класс. (...). В том году в сентябре месяце, школу, которая находилась во дворце Пжездецкого, перенесли. Классы в старой школе находились в анфиладе. Если кто то опаздывал, а мой класс находился в самом конце, то надо было пройти через все классы... В Поставах было построено новое здание школы, был переезд, поэтому занятия начались немного позже, не 1 сентября, но ещё до прихода большевиков, может дня за два. В наше местечко большевики вошли кажется 18 сентября, потому что мы были в 60 километрах от границы. Наша школа стала русской. Первое время учителя в основном оставались те же самые. Помню, нас стали учить каким то советским песням.

- Какое было отношение учеников к тем песням?

Лично я и мои подруги отнеслись к этому плохо. (...). Сразу это была русская школа. Потом, может через месяц или два, её сделали белорусской. Но русский язык всё равно учили. А польского языка уже не было. Всё это происходило осенью 1939 года. (...). 22 октября 1939 года были выборы, и тогда нас всех, всю школу, хотя мы как дети в выборах не участвовали, погнали на площадь в Поставах. Нам сказали выкрикивать какие то лозунги и показывать, что мы радуемся. Такие митинги в то время происходили часто, и на них надо было ходить обязательно, хотя осень и зима были в тот год очень холодными.

- Принудительно надо было ходить?

Да, принудительно. Мы ходили на митинг целым классом и не было никакой возможности уйти с митинга. Моя сестра до войны училась в гимназии. Перед войной было так: начальная школа (szkoła powszechna), гимназия (4 класса), потом лицей. Это была реформа 1932 года министра образования Еньджеевича. (...).

Перед войной в Поставах стоял 23-й полк Гродненских уланов. Мои родители поддерживали с офицерами этого полка очень тесные контакты.

- Из-за отца?

Да, мой отец в молодости состоял в каких то военных формациях, подчинённых генералу Люциану Желиговскому, был уланом. Он с детства ездил верхом и чувствовал себя в седле очень уверенно. Отношения с офицерами 23-го полка были такими, что, помню, на всякие семейные праздники, например именины, они к нам приходили в гости (...).

- А как звали вашу подружку, как её фамилия?

Вонсович. Но тогда говорили Вонсовичувна, Манькевичувна. Никто не говорил Манькевич или Вонсович. Если это была девочка или незамужняя женщина, то "увна", а если женатая женщина, то Вонсовичова, Манькевичова. Моя мама никогда не говорила иначе. Я тоже всегда говорю по старому - Дылёнгова (а не Дылёнг).

Зимой 1939/1940 года были страшные морозы, помню, что часто в школу можно было не ходить, из-за морозов занятия отменяли. Было от 20 до 30 градусов, а по ночам температура опускалась до -40. Зима 1939/1940г. была очень холодной не только на Кресах, но и в центральной Польше. А в Поставах она была ещё и очень снежной. В то время все зимы были снежными. В доме Вонсовичей были какие то запасы угля (...), поэтому я не помню, чтобы мы мёрзли в доме. Уже потом, в оккупированной Варшаве мы мёрзли, а в Поставах нет. (...).

- Много ли поляков учились в школе в Поставах при советах?

Не могу сказать сколько, но это не было несколько человек. Может 20 или больше. Поставы находятся теперь в Беларуси, и в 1940 году это уже была БССР. Выборы 22 октября 1939 года, о которых я говорила, как раз и были организованы для того, чтобы люди согласились на присоединение к Советскому Союзу.

- Чем занималась ваша мама после того, как отец вынужден был бежать. Как вы тогда жили, на какие средства существовали?

Знаю, что мама что-то продавала. Мои родители перед войной, несмотря на то, что отец работал в полиции, занялись бизнесом. Около озера Нарочь у них была ферма серебристых лис. Там были 3 гектара леса, где и находилась ферма. За лисами ухаживал парень, вернее сказать мужчина, которого звали Игнацы. Он готовил еду и кормил лис. Была ещё рабтница Андзя, был дом из брёвен, утеплённый мхом, типичный для тех мест, отапливался дровами и углём, но в основном дровами. На ферме у каждой лисы была своя отдельная клетка определённой величины. Так как этот бизнес был зарегистрирован в польском Союзе Производителей Лис, были строгие требования по содержанию. Лисы назывались серебристыми, но фактически это были чёрные лисы с серебристым отливом меха. Кормили лис из металлической посуды, которую работник регулярно мыл. Порции еды взвешивались на весах. Готовясь к этому бизнесу, моя мама закончила в Варшаве специальные курсы по выращиванию лис. В декабре 1939 года русские маму куда то вызвали и объявили, что всех лис у нас отбирают. Животных погрузили в один крытый грузовик. Это было ужасно, ведь лис мы специально держали отдельно, каждую в своей клетке, чтобы они друг другу мех не попортили. А тут всех погрузили в один грузовик, в общую клетку.

- И что случилось с этими лисами?

Они их куда то увезли.

- Что случилось с вами потом, когда у вас забрали ферму, которая давала вам средства к существованию?
Нет, ферма пока не приносила дохода. Рентабельной она должна была стать только на третий год. Родители брали ипотечный кредит на строительство этой фермы. Отец, как комендант полиции на тех территориях, зарабатывал не плохо, но все деньги вкладывал в эту ферму, потому что он страшно хотел уйти со службы в полиции. Когда после 1920 года отец демобилизовался из армии, то поступил в Варшавскую политехнику. В то время его мать и две сестры бежали из Каменца в Варшаву, и он вынужден был им как то помогать, содержать. Но средств не хватало. Тогда как раз объявили набор добровольцев на службу в государственную полицию, а у отца за плечами была школа и 2 курса политехнического института. Поэтому он вынужденно поступил в полицию и сразу получил низшее офицерское звание, аспирант. (...). Но отец всё время тяготился службой в полиции, хотя у него всё получалось и его повышали в званиях и должностях. Приходилось работать на территориях, которые считались очень трудными.

- То есть он хотел найти альтернативу работе в полиции?

Да. Хотел работать на своей ферме. Собирался построить новый дом, уже и место было выбрано.

- Чем конкретно в 1939/1940 годах занималась Ваша мама, вы говорили, что распродавала вещи? Это были какие то вещи из дома?

Да, из дома. Это не была какая то коммерческая торговля, только из дома разные вещи продавала. Возможно были какие то посредники... В 1939 году, когда началась война, староста распорядился выплатить всем госслужащим повета, в том числе и полиции, жалованье за три месяца вперёд. Знаю только, что были какие то трудности, чтобы эти деньги получить, но в конце концов заплатили.

- Эти деньги тоже являлись источником существования?

Полагаю да.

- Расскажите о решающем моменте, о бегстве в Варшаву в 1940 году. Как это всё выглядело?

Выглядело это достаточно драматично. У мамы моей подружки, у которой мы снимали комнату, был племянник. Он жил на ж/д станции в Поставах. Там снимали комнату ещё два парня, ученики гимназии. Это были парни из так называемой местной застенковой шляхты. Одного из них звали Даниэль Комар. Я запомнила его имя и фамилию потому, что хотя мне тогда было только 11 лет, я на него заглядывалась, была по детски влюблена. Даниэль был сыном лесничего. Однажды рано утром за лесничим в его лесничувку пришло НКВД. Забрали всех. Даниэля в тот день спасло то, что он был в Поставах. Тогда вывозили всех лесничих. Теперь я знаю, что это делалось для того, чтобы в лесах не завелись партизаны. Вывозили всю лесную службу: лесничих, надлесничих, гаёвых, и за отцом Даниэля пришли, потому что он был в списках. Было всё очень драматично, так как была зима, стояли сильные морозы. А потом и за Данком (так мы его называли) тоже пришли. Это было страшно, когда его забирали. Помню, что я дала ему в дорогу яблоко. Всё это стало причиной того, что уже на следующий день моя мама заявила, что мы должны бежать в Варшаву.

- Может у вашей мамы были плохие предчувствия?

Мы тогда не знали, когда и кого будут вывозить следующими, но знали наверняка, что раз мама является женой коменданта поветовой полиции, то наверняка очередь дойдёт и до нас. Это теперь я уже знаю, что очередь на наш арест подошла бы 13 апреля 1940 года, так как это был следующий этап депортаций. Но это я теперь знаю, что в апреле вывезли многих жён офицеров и чиновников. Если какой то чиновник в сентябре не скрылся, то их арестовали раньше, почти сразу как вошли большевики. В конце-концов комендант поветовой полиции, это была достаточно высокая должность, как и прокурор, судья или староста.

- Как ваша мама организовала побег?

Все пути на железнодорожной станции в Поставах тогда были заставлены вагонами-теплушками, в которые свозили несчастных людей со всего повета. Железнодорожная станция тогда находилась примерно в 3-х километрах от центра местечка (...). Мы три дня туда ходили, но не было ни одного поезда, который шёл бы на запад, в сторону Гродно или Белостока. Все пути были заняты. Мы сидели в домике железнодорожника и ждали. Этот железнодорожник прекрасно знал кем был наш отец, и поэтому предоставил нам убежище. Это была скромная, порядочная семья.

- Вы уже не возвращались в комнату, которую снимали у мамы вашей подруги?

Нет. Первый день, кажется, вернулись, а потом уже нет. Ждали поезда на станции в домике железнодорожника.

- Что вам удалось забрать с собой из Постав? Наверно не много вещей?

Помню, что были три лисьи шкуры. Они были пришиты как воротники к пальто у мамы и у меня с сестрой. Это была своего рода валюта на первое время в Варшаве. Ещё были какие то чемоданы, в которых были спрятаны деньги. Деньги были приклеены под двойным дном, потому что позже, когда чемоданы побывали в воде, то дно отклеилось и деньги забрали немцы.

- Когда чемоданы упали в воду?

Во время перехода границы.

- Давайте вернёмся назад

На поезд нам удалось сесть только через трое суток. Помню, что ехали ночью, была пересадка в Барановичах. Нам надо было добраться до Белостока, а потом в Лапы, и перейти через Буг на немецкую сторону.

- Всю дорогу ехали на поездах?

Да. Все поезда были переполнены людьми. К тому же мы опасались, что советы могут устраивать облавы, что могут снять с поезда. Но ничего такого не случилось.(...).

- Вы помните ту атмосферу, которая была в поезде, о чём люди говорили, чего опасались?

О чём говорили я уже не помню. Помню только, что было очень страшно. Я боялась потерять маму, потому что было несколько пересадок. Это были довоенные польские поезда, такие, где в каждое купе был отдельный вход с улицы. Похожие поезда я видела уже в 90-е годы в Англии. Это не были поезда пульмановского типа, в вагонах которых один длинный коридор.

- Итак, вы доехали...

В Белостоке мы переночевали в съёмной комнате, а утром наняли возницу и на санях поехали в какую то деревню. Мама уже знала, что есть проводники, которые за деньги проводят беглецов на другую сторону Буга. Река тогда была замёрзшая, а сверху на льду ещё метр снега лежал, поэтому даже не было видно, что это река. На санях мы приехали в деревню и зашли в какой то дом. Но вскоре мама нам сказала: "уходим отсюда". Было какое-то предчувствие, тревога. Мы пошли в другой дом, к другому хозяину.

- Почему?

Возможно предчувствовала, что хозяин дома может убить и ограбить, забрать наши вещи. Ведь он знал, что те, которые бегут от большевиков, всегда что то там имеют при себе. Правда, у моей мамы не было на себе никакой бижутерии, она её не любила. Перед войной она потеряла обручальное кольцо, поэтому у неё даже кольца на руке не было. Но зато на наших воротниках были лисы, а на мне новый кожушок (...). Сестра и я были обуты в лыжные ботинки. В то время лыжные ботинки небыли такими как теперь, что только для лыж. Это были солидные, кожаные ботинки, очень тёплые. Поэтому они могли представлять большую ценность для крестьян. До войны основная масса крестьян была бедной, поэтому любая вещь для них была ценной, даже пальто мамы.

- Вы тогда сменили дом и потом отправились в путь?

На следующий день, поздно вечером, с каким то нанятым за деньги проводником мы по глубокому снегу пошли в сторону Буга (который являлся демаркационной линией между Германией и СССР. авт.). Кроме нас с этим проводником шли ещё две женщины: жена и дочь лесничего, которого вывезли в Сибирь. Дочь была на последнем месяце беременности, и мать несла для неё перину на плечах. Это я хорошо помню (...). Через какое то время проводник сказал моей маме: "Вот, пани, видите вдали огоньки светятся, там уже немецкая сторона, идите туда". Он должен был нас проводить до конца, но бросил на полпути.

- Всех оставил?

Да, всех.

- Вы не протестовали?
Не до протестов тогда было. Надо было идти быстрее, чтобы большевицкие часовые нас не поймали. Помню, мы с сестрой засмеялись, что то нас тогда развеселило, так мама разозлилась на нас за это, ведь идти надо было очень тихо. Из-за глубокого снега было непонятно, где река начинается и где заканчивается. Проводник сказал, что посреди реки будет очень тонкий лёд, или даже промоина. Через неё была переброшена обледеневшая доска. Но всё же мы успешно вышли на другой берег (не считая промоченного чемодана) и добрались до ближайшей деревни. Помню, там мы лежали покатом в каком то сарае на соломе и отдыхали. Кроме нас там были и другие люди, которые бежали на немецкую сторону чуть раньше нас. Это должно было быть где то в окрестностях города Седльце. В самих Седльцах стоял немецкий гарнизон. Утром местный крестьянин отвёз всех беглецов в комиссариат полиции, так как было такое распоряжение оккупационных властей. Помню, немцы стояли и смотрели, что едут беженцы с той стороны.

Всех нас отвели на личный досмотр. Я была самая молодая, поэтому меня не очень строго досматривали. Помню, у меня был один рубль мелочью, новыми блестящими копейками. Я взяла их с собой на память. Немец спрашивает у меня, есть ли при себе деньги? Я показала ему эти копейки, но он сказал, что я могу их оставить себе. Мою сестру досматривали уже более тщательно, а маму вообще досконально обыскали, и забрали все деньги, которые отклеились от двойного дна чемодана. Мама назвала адрес родителей, к которым мы намеревались ехать в Варшаву. Мы тогда даже не были уверены, уцелел ли их дом после войны 1939 года, но оказалось, что уцелел. После досмотра немцы нас отпустили, и на поезде мы благополучно добрались до Варшавы, на Виленский вокзал. Там мама наняла извозчика, потому что её родители жили далеко, на улице Цегляной 5. (...).

Возвращались ли вы когда нибудь на Виленщизну?

Одна из книг Анны Дылёнговой
Да. В 1999 году меня пригласили в Минск прочитать реферат на научной конференции, связанной с Наполеоновским периодом в Беларуси и Польше. Я там говорю организатору принимающей стороны: - О, я в Минске, но до Постав далеко. Когда организатор конференции узнал, что я из Постав, то дал знать, и они за мной приехали (видимо из райисполкома. авт.). Я тогда была уже профессором. С таким почётом там меня принимали, как будто я не знаю кем была. Поселили в гостиницу, которая находилась в здании бывшего Староства. Я жила в номере, который когда то был частью нашей служебной квартиры (...). Принимали меня с большим почётом. Госпожа вицемэр мне говорит:
- Как, вы здесь жили? Но это невозможно.
- Почему невозможно? Именно здесь я и жила, вот, это окна нашей квартиры.
- Но кем же тогда был ваш отец?
Я не хотела ей говорить, что мой отец был комендантом поветовой полиции, поэтому ответила уклончиво:
- Здесь жили староста повета и комендант полиции (...).

Принимали в Поставах меня очень тепло. Пани, которая сопровождала меня в музее, сказала, что у неё тоже польские корни. Была очень вежливой и милой, всё было очень прекрасно. Мэр и вицемэр сказали, что для них большая честь, что госпожа профессор имеет поставские корни. Я и на самом деле была очень привязана к Поставам по многим причинам: это и первая комуния в костёле, школа, моя подружка детства (...).

Варшава, 28 марта 2011г.



7.07.2020

Никто не забыт

Таблица на кладбище в Бураках
На территории Поставского района, в двух километрах от деревни Фалевичи когда то находился фольварк "Buraki". До сегодняшнего дня там сохранилось только небольшое кладбище, на котором похоронены повстанцы 1863 года, партизаны Армии Краёвой из отряда Антония Бужыньского "Кмицица", а также неизвестные солдаты Войска Польского, погибшие в 1920 году во время советско-польской войны.

До 1983 года захоронения в Бураках находились в хорошем состоянии, за ними ухаживали местные жители и большие патриоты Марьян и Антонина Понятовские. Но после их смерти всё стало постепенно приходить в упадок и запустение. К слову сказать, останки этих заслуженных людей покоятся там же, рядом с могилами борцов за независимость, за которыми они много лет заботливо ухаживали.

В 2017 году, по инициативе консула Польши Адама Качиньского, стараниями работников польского посольства и присоединившихся к ним деятелям общественной организации "Polacy na Kresach Wschodnich" и "Związek Piłsudczyków RP na Białorusi", кладбище в Бураках было реновировано, приведено в порядок (см. фото ниже).

Из надписи на памятной таблице, установленной там ещё в 1923 году, следует, что имена и фамилии 14 польских солдат, погибших под Бураками 9 июля 1920 года, неизвестны. Однако заглянув в книгу Lista strat Wojska Polskiego (Список потерь Войска Польского), изданной в Варшаве в 1934 году, я обнаружил там несколько фамилий военнослужащих, погибших под Бураками. Это рядовой 33-го пехотного полка Блашковски Винценты (Błaszkowski Wincenty), капрал 33-го пехотного полка Ходницки Адам (Chodnicki Adam), капрал 33-го пехотного полка Гавлик Адам (Gawlik Adam) и рядовой 30-го пехотного полка Феликс Саковски (Feliks Sakowski). Из них только Феликс Саковски погиб 9 июля 1920 года, остальные трое в мае и июне 1920 года. Несмотря на расхождения в датах, логично было бы предположить, что все четверо похоронены на этом кладбище, а в надписи на таблице допущена ошибка, так как её устанавливали через 3 года после войны.

Просматривая недавно в интернете старые номера польской газеты "Kurjer Wileński" за 1928 год, в номере 293 я обнаружил любопытную заметку по теме этой публикации, в которой говорится следующее: «19 ноября 1928 года состоялась эксгумация останков нескольких павших солдат Войска Польского, которые похоронены на землях фольварка и деревни Фалевичи, Кобыльницкой гмины Поставского повета. В результате удалось установить фамилию погибшего Францишека Шыничака из-под Ломжи, рядового 22 пехотного полка, а также Шэшковского и Комара. Эксгумация состоялась в присутствии референта по военным захоронениям, пана Казимира Селянки, войта Кобыльницкой гмины пана Дубовского и старшего пастэрункового (чин в полиции. авт.) Яна Куто, при участии членов общественных организаций, учителей и местных жителй. Члены поветового Отдела Физического Воспитания и Военной Подготовки (W.F. i P.W. польск.) отдали в честь павших залп салюта. Траурное похоронное шествие и отпевание проводил ксёндз Либич их Мяделя, который после окончания последней молитвы, обратился к присутствующим с патриотической речью».

Однако в книге "Zarys historji wojennej pułków polskich 1918-1920. 22 Pułk piechoty", под редакцией капитана Бронислава Ковальчевского, изданной в Варшаве в 1930 году, в списке потерь 22 пехотного полка Францишек Шыничак, а также Шэшковский и Комар не значатся. Но этому есть объяснение: в книге говорится, что приведённый список потерь полка не полный, так как в условиях войны и особенно отступления, вести точный учёт потерь не всегда удавалось. Следовательно, можно допустить, что Шыничак, Шэшковский и Комар действительно были солдатами 22-го пехотного полка.

К сожалению, в газетной заметке не сказано, где именно были перезахоронены эксгумированные в Фалевичах останки польских солдат. Но поскольку там упоминается "траурное шествие", то это может означать, что перезахоронение состоялось где то недалеко, куда его участники шли пешком. Наиболее вероятным местом, на мой взгляд, является кладбище в Бураках, расположенное всего в 2-х километрах от Фалевич. Других польских воинских захоронений поблизости нет. Соответственно, в Бураках покоится прах не 14 солдат, а как минимум семнадцати. Фамилии некоторых из них, думаю, с большой долей вероятности теперь можно считать установленными. Это:

1. Францишек Шыничак (Franciszek Szyniczak) из-под Ломжи, рядовой 22-го пехотного полка.
2. Шэшковски (Szeszkowski), военнослужащий предположительно 22 пехотного полка.
3. Комар (Komar), военнослужащий предположительно 22 пехотного полка.
4. Блашковски Винценты (Błaszkowski Wincenty), рядовой 33-го пехотного полка
5. Ходницки Адам (Chodnicki Adam), капрал 33-го пехотного полка
6. Гавлик Адам (Gawlik Adam), капрал 33 пехотного полка
7. Феликс Саковски (Feliks Sakowski), военнослужащий 30-го пехотного полка.

Вечная слава героям, павшим в борьбе за независимость.

Памятная таблица на кладбище в Бураках, установленная в третью годовщину гибели 14 неизвестных солдат Войска Польского
Реновированное кладбище в Бураках. Фото Дениса Кравченко


5.12.2020

Накануне катастрофы

Автобус турфирмы "Latvijas Еkspress", 1939 год. Кадр из фильма
Проживающий в Латвии российский кинорежиссёр документалист Виталий Манский случайно обнаружил уникальный 40-минутный любительский фильм. Он был снят накануне 2-й мировой войны, весной-летом 1939 года, частично на чёрно-белую а частично на цветную плёнку.

По всей видимости автором является инженер из Швеции, работавший в Латвии на строительстве Кегумской ГЭС (1936-1940). Швед снимал Ригу, первые шаги своего сына по пляжу в Юрмале, приём у посла Швеции в Латвии, путешествовал с женой по Европе на автобусе латвийской турфирмы "Latvijas Еkspress", где тоже не расставался с кинокамерой, в бъектив которой попали Германия (Кёнигсберг, Берлин, Мюнхен), Венгрия, Словакия, Польша (Краков). По улицам Европейских городов ещё беспечно гуляют люди, которые не подозревают, что всего через два месяца случится величайшая катастрофа ХХ века - начнётся 2-я мировая война.

Но большая часть фильма посвящена укладу жизни в Риге того времени. Видны беззаботные, хорошо одетые по европейской моде люди, автомобили и автобусы на улицах города. Уникальны кадры, на которых запечатлены прибалтийские немцы, распродающие своё имущество, которое они не могут забрать с собой в Германию. После подписания пакта Риббентроппа-Молотова, Латвия попала в советскую зону влияния, и Гитлер, зная о её скорой оккупации, настойчиво позвал соплеменников на этническую родину, в "фатэрланд", не желая оставлять их Сталину.

У автора этого фильма, с одной стороны, получился искренний частный взгляд на жизнь своей семьи, но есть и ощущение очень точного пульса и запаха времени. Латвия той поры, как и другие страны восточной Европы, была частью цивилизованного Западного мира, в котором люди жили безмятежной, размеренной и сытой жизнью. Летом 1939 года они ещё не подозревали, что совсем скоро их страна будет оккупирована. 

Военное ведомство СССР уже весной 1939 года числило Латвию в списке потенциальных противников. В секретном документе, озаглавленном: «Записка штаба БОВО по плану действий Западного фронта в случае войны» от 13 апреля 1939 года, фигурировали и латвийские войска — 6 пехотных дивизий, 2 кавалерийских полка, 2 тяжелых артиллерийских дивизиона, 276 орудий и 80 самолетов. 8-й армии Северо-Западного фронта со штабом в Порхове, в случае войны ставилась задача: «Прикрыть границы с Эстонией и Латвией и разгромить латвийско-эстонскую группировку....».

Довоенная Латвия была довольно богатой страной, с высоким, по европейским меркам, уровнем жизни. Каждый год туда на сезонные работы ездили тысячи граждан соседней Польши, в том числе и наши земляки из Постав и окрестностей. Только в 1936 году в Латвии на сезонных работах побывали более 20 тысяч граждан Польши, из которых 1200 человек были из Поставского повета.

Глядя этот фильм, отчётливо осознаёшь весь тот ужас, который вскоре пришлось испытать жителям довоенной Европы. В результате начавшейся 2-й мировой войны рухнул весь их мир, а из-под обломков той разрушенной довоенной жизни мы, потомки тех людей, не можем окончательно выбраться до сих пор.


 


3.31.2020

Охота на "лосей"

PZL.37 "Łoś" в полёте. Рисунок из интернета
В годы, предшествовавшие второй мировой войне, политическое и военное руководство Польши уделяло большое внимание развитию отечественной авиационной промышленности. Перед отраслью была поставлена амбициозная задача достигнуть самообеспечения отечественной современной авиационной техникой, чтобы не зависеть от импорта. И, надо сказать, эта задача в целом была решена: все три типа боевых самолетов, состоявшие на вооружении ВВС Польши в 1939 году, — истребитель РZL.11, легкий бомбардировщик РZL.23 и средний бомбардировщик PZL.37, были разработаны и производились государственным концерном Państwowe Zakłady Lotnicze (сокращённо PZL). Но если первый (РZL.11) к началу 2-й мировой войны уже устарел (не убирающееся шасси, открытая кабины, слабое вооружение и скорость не более 400 км/ч). Второй (РZL.23 Karaś) был обычной машиной. А вот PZL.37 "Łoś" безусловно можно отнести к одному из самых лучших в мире самолетов в своём классе.

Его разработка началась в 1934 году под руководством талантливого инженера Ежи Домбровского (см. фото). Для испытаний построили два прототипа, поднявшиеся в воздух в декабре 1936 и ноябре 1937 года. После устранения выявленных в ходе испытаний недостатков, в начале 1938 года были выпущены первые серийные машины. Всего же польская промышленность выпустила к 1 сентябрю 1939 года около 120 самолетов этого типа, нескольких модификаций (А.В.С...).

Экипаж "Лося" состоял из четырех человек. Стрелковое вооружение включало три 7,92-мм пулемета "Виккерс F" на носовой, верхней и нижней подвижных установках, которые, однако, вскоре заменили на более надёжные польские пулемёты PWU обр. 37 г., шутливо прозванные пилотами "Szczeniak", то есть "Щенок". Бомбовая нагрузка была беспрецедентной для того времени — она достигала 2850 кг, в то время как у средних бомбардировщиков других стран этот параметр не превышал 1000-1500 кг. Максимальная скорость самолёта 445 км. в час, что больше чем у некоторых истребителей той поры. Дальность полета 2600 км., практический потолок 5900-6000м. По воспоминаниям пилотов, летавших "Лосях", машина была очень лёгкой в управлении, ей можно было управлять буквально двумя пальцами.

На довоенных авиасалонах в Париже и Белграде эта машина произвела фурор, поразив специалистов прежде всего своей скоростью (445 км в час) и бомбовой нагрузкой (более 2,5 тонн). Весной 1939 года был подписан контракт на поставку 10 самолётов этого типа в Югославию. 15 "Лосей" до 1940 года хотела закупить Болгария, которая направила для подготовки в Польшу своих пилотов. Испания заказала 50 машин, но контракт с этой страной был расторгнут из-за начавшейся там гражданской войны и международного эмбарго на поставку вооружения. Изъявили желание закупать польские самолёты Турция и Румыния, а Бельгия, Дания и Финляндия (на пару с Эстонией) вели переговоры о покупке лицензии на производство PZL.37 "Łoś". К моменту нападения нацистской Германии бомбардировщики "Лось" ещё только осваивались польскими пилотами.

Авиаконструктор Ежи Домбровский
ВВС Польши на 1 сентября 1939 года располагали 86 самолетами PZL.37 разных модификаций, но лишь 36 из них находилось в боевых частях: 10-м и 15-м дивизионах бомбардировочной бригады (11-я, 12-я, 16-я и 17-я эскадрильи). Еще полсотни "Лосей" были в учебных частях, резерве и ремонте. Накануне войны все польские самолёты были рассредоточены на запасных полевых аэродромах и тщательно замаскированы, поэтому потери от первых ударов Люфтваффе по основным аэродромам польских ВВС были неэффективными. Кроме аэродрома в Малашевичах, где, к сожалению, было уничтожено несколько "Лосей", которые не успели перегнать на запасной аэродром.

Польское командование, связанное обещанием не бомбить территорию Германии, которое было дано союзникам, не спешило бросать свои лучшие самолеты в бой. Хотя, по некоторым сведениям, первоначально польский Генштаб планировал нанести бомбовый удар по Кёнигсбергу. Первые боевые вылеты "Лоси" выполнили только 4 сентября 1939 года. В тот день 27 бомбардировщиков PZL.37 массированно отработали по немецким механизированным колоннам в районе Радомско-Пётркув. Противнику был нанесён значительный ущерб, но несколько машин не вернулись на свои аэродромы. В последующие две недели "Лоси" действовали небольшими группами по три-четыре машины, летая на бомбардировку наступающих частей вермахта.

Боевые потери компенсировались передачей самолетов из учебных частей, резерва, и из ремонтных мастерских. Последние боевые вылеты "Лосей" состоялись 16 сентября в районах Грубешува, Владимира-Волынского и Влодавы. В последующие два дня уцелевшие машины в количестве 27 штук, ввиду советского вторжения, перелетели в Румынию. Во время боевых действий десять PZL-37 были сбиты немецкими истребителями, пять сбиты вражеской зенитной артиллерией, два взорваны на земле и еще примерно десять машин были потеряны по другим причинам, в том числе один польский PZL.37 был сбит советскими истребителями, но об этом чуть позже.

Перелетевшие в Румынию экипажи были интернированы, а самолеты включены в состав румынских королевских ВВС. Ими вооружили 4-ю бомбардировочную группу. В июле — августе 1941 года румынские "Лоси" бомбили Одессу, Киев и окрестности. В этих боях румынами было потеряно четыре PZL.37. Ещё несколько самолётов румыны потеряли из-за недостаточного опыта пилотов в управлении этой машиной. Осенью 1941 года ввиду нехватки запчастей 4-ю авиагруппу вывели на территорию Румынии, переформировав в учебную. В апреле — мае 1944 года румынским "Лосям" вновь пришлось вступить в бой. Они бомбили советские механизированные колонны, отчаянно пытаясь сдержать их продвижение.

После того как Румыния присоединилась к странам антигитлеровской коалиции, немецкие самолёты 1 сентября 1944 года расстреляли на одном из аэродромов 5 "Лосей", но несколько машин уцелели. Последние из PZL.37 эксплуатировали в Румынских ВВС до начала 1950-х годов, в качестве буксировщиков мишеней.

Несколько польских машин, находившихся в неисправном состоянии, в 1939 году были захвачены немцами и использовались в Люфтваффе (см. фото ниже). Польский "PZL.37", кстати, по всем показателям превосходил немецкие бомбардировщики-штурмовики JU-87, массово использовавшиеся до конца 2-й мировой войны.

13 сентября 1939 года три польских "Лося", сбившись с курса, перелетели на территорию СССР. Полковник Пентюков, начальник 1-го отдела штаба ВВС РККА, докладывал наверх о нарушении воздушной границы польскими самолётами следующее: «13.09.1939 в 16.30 часов в районе Житкович три польских самолёта "Лось" PZL.37 перелетели через нашу границу и углубились на советскую территорию на 130 км. Один из самолётов разбился в районе Василевич (44 км на саверо-восток от Мозыря). Экипаж погиб. Два других польских самолёта были нашими истребителями принуждены к посадке на поле около Давидович. Экипажи не пострадали, а самолёты не повреждены». Советское информационное агентство ТАСС сообщало, что задержано 12 польских лётчиков, а самолёт, разбившийся около Василевич, был сбит огнём советского истребителя.

Таким образом два исправных "Лося", вместе с 12 польскими пилотами, оказались в руках русских. К сожалению, фамилии этих офицеров неизвестны. Скорее всего в 1940 году они разделили печальную судьбу тысяч польских офицеров из Катыни, Старобельска, Осташкова, и из многих других мест массовых казней польских военнопленных.

Польские бомбардировщики PZL.37 вызвали большой интерес у командования советских ВВС и авиаконструкторов. К месту приземления "Лосей" прибыл начальник испытательного отдела института ВВС И.Петров, начальник отдела испытания моторов Г.Печенко, а также лётчики К.Калилец, М.Нухтиков и П.Стефановский. Так как система управления "сохатым" (так их прозвали русские) отличалась от системы управления советскими самолётами, то, опасаясь аварии гидравлики, до Бобруйска советские пилоты летели с выпущенными шасси. Операция по перегону польских самолётов была настолько засекречена, что о ней даже не предупредили штаб ПВО. Над Бобруйском по самолётам с польскими опознавательными знаками открыла огонь зенитная артиллерия. Пилотам с большим трудом удалось уклониться от огня и посадить машины на Бобруйском аэродроме. В Москву вылетели только на следующий день.

Там трофейные PZL.37 осматривали руководители советской авиационной промышленности и ВВС РККА. Посмотреть на чудо польской инженерной мысли захотел даже "отец народов", товарищ Сталин. С октября по декабрь 1939 года советские пилоты выполнили на "Лосях" около сорока испытательных вылетов, по результатам которых констатировали, что самолёт ведёт себя стабильно во всех режимах полёта, а техника управления гораздо проще и удобнее чем на советских самолётах этого класса. Исследователи также заинтересовались более удобной схемой и кинематикой уборки шасси. Отмечалось, что из-за малого диаметра колес шасси полностью убираются, а самолёт обладает хорошей проходимостью даже на мягком грунте. Ещё одной особенностью было размещение всей бомбовой нагрузки во внутренних бомбовых отсеках, что улучшало аэродинамику машины. Испытания польского бомбардировщика PZL.37 в НИИ ВВС закончились в декабре 1939 года, после чего его следы теряются.

Таким образом, по совокупности лётных и боевых качеств PZL.37 Łoś несомненно относился к лучшим бомбардировщикам начального периода второй мировой войны. Но ВВС Польши, несмотря на героизм и самоотверженность своего личного состава, в сентябре 1939 года по ряду причин были не в силах противостоять на равных Люфтваффе. Однако военно-воздушные силы, потеряв материальную часть, сохранили самое ценное - хорошо подготовленные кадры. И в следующем 1940 году польские летчики вновь вступили в бой с Люфтваффе, правда уже в составе Британских ВВС, где было сформировано около 16 польских истребительных и бомбардировочных дивизионов, один из которых, 303-й, показал лучшие результаты в битве за Англию.

Экипажи и механики PZL.37 "Łoś" у своих машин

PZL.37 "Łoś"

PZL.37 "Łoś" на взлёте
Польский PZL.37 "Łoś" с немецкими опознавательными знаками, на выставке трофейного вооружения в Лейпциге в 1940 году

3.15.2020

"Сталинские соколы" над Польшей

В довоенных газетах, издававшихся в Вильне, периодически появлялись заметки с польско-советского пограничья, в которых сообщалось о нарушениях воздушного пространства страны советскими самолётами. Всегда ли это были разведывательные полёты, или иногда "сталинские соколы" просто теряли ориентацию в пространстве и сбивались с курса, сказать трудно. Думаю, что имело место и то и другое, так как навигационные приборы в то время были несовершенными.

Газета "Słowo" в одном из июньских номеров за 1928 год писала: "Вчера у польско-советской границы, около Радошкович, были замечены два советских самолёта, которые после нескольких минут маневрирования над польской территорией, улетели обратно в сторону Минска". А газета "Kurjer Wileński" сообщала своим читателям, что 20 марта 1929 года рядом с железнодорожной станцией Крулевщизна неожиданно приземлился советский самолёт (см. фото внизу). Лётчики объяснили, что они заблудились. После переговоров с советской стороной инцидент был улажен, и пилотов освободили.

В №152 за 6 июля 1929 года газета "Słowo" писала: «Несколько дней тому назад, во второй половине дня, над польской территорией появился самолёт, прилетевший со стороны советской России. Самолёт этот, пролетев над Крулевщизной, Голубичами и Подсвильем, улетел в сторону советской границы».  
 
В августе 1936 года пилот польского истребителя PZL P.11c поручник  Витольд Урбанович, обнаружил в польском воздушном пространстве, над Полесьем, советский самолёт Р-5. В ответ на приказ сесть на польской территории, советский пилот открыл огонь. Сманеврировав, Витольд Урбанович зашёл в хвост нарушителю и дал очередь по мотору. Вражеский самолёт задымил  и совершил вынужденную посадку на польской территории. 

Газета "Kurjer Wileński" сообщала сразу о нескольких случаях вторжения в польское воздушное пространство, которые имели место летом и осенью 1938 года. Тогда пролёты советских самолётов неоднократно фиксировались над Долгиновом, Лужками и другими польскими приграничными населёнными пунктами. Подобные случаи особенно участились в 1939 году. Например, в марте 1939 г. поручник Звонек обнаружил в польском воздушном пространстве группу советских самолётов. Неожиданной атакой на своём PZL-11 он сбил один из них, о чём сообщала польская пресса. Правда, советская сторона этот инцидент отрицала.

Объективности ради следует отметить, что и польские самолёты иногда залетали на сопредельную советскую территорию. Так, газета «Słowo» в №149 за 15 июля 1927 года, писала: «Недавно два польских лётчика из 11 полка, дислоцированного в Лиде, в условиях сильного дождя и бури, в районе Столбцов сбились с маршрута, заблудились и перелетели на советскую сторону. В 8 часов 40 минут их самолёт оказался над Минском. Пилоты 15 минут кружили над городом, после чего приземлились. Самолётом управляли поручник Янушевский и хорунжий Шурей». В №150 эта же газета сообщала, что инцидент исчерпан и советские власти приняли решение освободить польских пилотов.

Кстати, один из запасных полевых аэродромов польского 11 (позже 5-го) авиаполка из Лиды, находился на территории Поставского повета, у местечка Кобыльник. Согласно воспоминаниям Лидии Львув, бывшей жительницы Кобыльника, на момент советской агрессии, 17.09.1939 г., там находились 4 польских самолёта. Два из них, при приближении советских войск, улетели. Оставшиеся два, ввиду отсутствия горючего, были сожжены экипажами.


Польские полицейские позируют у советского самолёта, который 20 марта 1929 года приземлился недалеко от ст. Крулевщизна



3.11.2020

Когда зимы были снежными

Рабочие откапывают поезд, Польша, 1929 год
Многометровые сугробы, засыпанные снегом и обездвиженные поезда, полный транспортный паралич и настоящая морозная зима. Так было в двадцатые и тридцатые годы прошлого века в Европе, и в том числе в Польше. Зимы тогда не были предметом для шуток, трескучие морозы и многометровые снежные сугробы представляли реальную угрозу для здоровья и жизни людей, а также для нормального функционирования государства.

Угроза была столь серьёзной, что в Варшаве в 1927 году даже издали многотысячным тиражом 150 страничное учебное пособие по борьбе со снежными заносами и обледенением. Для расчистки дорог нередко приходилось задействовать армию.

Виленская газета "Słowo" в №15 за январь 1927 года писала: "Согласно донесений, поступающих в Виленскую Дирекцию железной дороги, сильные снегопады очень мешают железнодорожному движению. Пути приходится расчищать при помощи снежных плугов. По причине снежных заносов под станцией Лынтупы застрял пассажирский поезд, который простоял без движения 7 часов, после чего в Лынтупы его притащил вспомогательный паровоз".

Та же газета "Słowo" в №40 за 4 февраля 1936 года, писала: "Вчера, во второй половине дня, над Поставским поветом прошла снежная буря. Характерным является и то, что установился сильный мороз. На дорогах почти невозможна коммуникация, так как снежные заносы доходят до нескольких метров в высоту. Поезда с трудом пробиваются сквозь сугробы и прибывают на станции назначения с опозданием на несколько часов"

Морозными и снежными были зимы и в более позднее время. В конце 1960-х и в начале 1970-х годов из-за снежных заносов на дорогах Поставского района, на отдельных маршрутах, по нескольку дней было парализовано движение рейсовых автобусов. Специальные деревянные снегозадерживающие щиты, которые дорожные службы выставляли зимой на открытых участках у дорог, помогали мало. В сильные морозы нередко приходилось отменять занятия в школах, что доставляло радость детям.

Климат постепенно начал меняться в сторону потепления где то в первой половине 80-х годов прошлого века. Надо сказать, что подобные изменения климата случались на нашей планете и раньше. Так, в XIII веке в Англии, Шотландии, в Северной Германии и Польше росли виноградники. А вино, выращенное на склонах шотландских гор, не уступало испанским или итальянским сортам. Этот период климатологи называют "малым климатическим оптимумом". Но в первой половине XIV века на Европу обрушились холода. В 1311 году начались дожди, продолжавшиеся ещё 4 года. Температура воздуха постепенно опустилась значительно ниже обычных показателей. Наступил так называемый "малый ледниковый период", период глобального относительного похолодания, имевший место на Земле, и в Европе в том числе, в течение XIV—XIX веков. Купцы с германских и польских земель тогда нередко ездили в Швецию на санях по льду замёрзшего Балтийского моря.

Сегодня мы переживаем очередной период смены климата. Возможно, что глобальное потепление является всего лишь естественным циклом, просто температурный "маятник" качнулся в другую сторону. Так это или нет, покажет время.

  • Использованы фотографии с сайтов "Wielka Historia" и "Narodowe Archiwum Cyfrowe". 

Пассажирский поезд в снежном плену. Польша, окрестности Львова, 1929-1931г.

Засыпанная снегом деревня на Виленщине. 1932 год



2.15.2020

Письмо от Зыгмунта Кэнстовича

Польский актёр Зыгмунт Кэнстович (1921-2007)
Некоторое время тому назад по электронной почте я получил письмо от жительницы Польши Здзиславы Кравчик, в котором она пишет: «сегодня пересылаю вам письмо, которое я получила от известного поставчанина, актёра Зыгмунта Кэнстовича, с которым я установила письменный контакт в 2003 году, отправив ему несколько снимков с видами Постав. До этого знала о нём от своей мамы, которая с гордостью показывала нам на экране телевизора нашего Земляка. Его родителей она знала ещё с довоенных Постав. Это письмо (от Кэнстовича), которое представляет собой часть истории Поставчан, является важной реликвией в моей жизни...».

Ниже предлагаю перевод части письма Зыгмунта Кэнстовича, адресованного Здзиславе Кравчик.

«Вы видите, как сильно меня взволновало это "поставское" письмо. И эти две фотографии так близки моему сердцу. Несмотря на разницу в возрасте (моего и вашего) мы оба являемся поставчанами из крови и кости, и всё что касается этого города, касается и нас. А эти прекрасные фотографии говорят сами за себя.

Благодарю Вас за ту радость, которую вы доставили и моей жене, вильнянке Янине, с которой часть оккупации мы провели в Поставской аптеке, и ..... убежали с ней от немецких жандармов и советских партизан в ..... Вильно». 



1.05.2020

Список абонентов телефонной сети в Поставах за 1938/1939 годы

Популярный польский довоенный телефонный аппарат CB-35
Когда в Поставах появился первый телефонный аппарат,  неизвестно. А вот активная телефонизация Поставщины началась в тридцатые годы прошлого века. Газета "Kurjer Wileński" в одном из номеров за август 1936 года писала: "... в настоящее время в Поставах ведутся работы по запуску телефонной станции, которая будет работать круглосуточно. Положение дел, которое существовало до сих пор, не соответствует желаниям и потребностям местных жителей. Работа телефонов только с 7 часов утра до 21 часов вечера создаёт много неудобств. Отсутствие связи после 21 часа является причиной, по которой многие люди отказываются от установки телефонных аппаратов у себя дома".

С сентября 1936 года телефонная связь работала в Поставах уже круглосуточно.

В номере 197 за 1936 год, газета "Kurjer Wileński" писала: "15 числа сего месяца была сдана в эксплуатацию новая телефонная линия, связавшая участок полиции в Занарочи  с телефонной станцией в Кобыльнике (оба населённых пункта тогда находились на территории Поставского повета. Авт.). Таким образом озеро Нарочь, у которого до недавнего времени ощущалась нехватка телефонов, получило третий пункт телефонного обслуживания. Как известно, обе турбазы Товарищества Любителей Нарочи около деревни Гатовичи, а также Школьная турбаза у деревни Купо, уже ранее были телефонизированы. В ближайшие дни будет также установлен телефонный аппарат в помещении рыбацкой пристани Дирекции государственных лесов".

Телефонная связь на территории Поставского повета исправно функционировала даже во время войны, в сентябре 1939 года. Командир взвода полка Глубокое (Głębokie) Корпуса Охраны Пограничья, сержант-контрактник Мариан Завило, вспоминая об отходе штаба полка 17.09.1939 г. в сторону Латвийской границы, писал: "Тем временем я еду на почту в Мосаре (тогда Поставский повет. Авт.), это примерно пол мили от того места, где остановилось наше подразделение. Темнеет. На почте я получаю соединение с (...) Дуниловичами. После нескольких слов, трубку у телефониста отбирает кто то другой, и мне говорят уже по русски:
- Чего вам надо, кто это говорит?
Теперь я знаю то, что хотел узнать, и отвечаю ему по польски:
- Польский солдат с тобой говорит. 

В ответ слышу: Ё. твою мать!, и треск брошенной трубки телефонного аппарата.

После этого я соединяюсь с Поставами. Там ещё всё спокойно и большевиков нет. Хочу связаться с Вильно, но мне это не удаётся по причине того, что линия занята (...). С этими новостями я возвращаюсь к командиру и докладываю ему об обстановке".

Телефонизация Поставщины в советское время, это уже совсем другая история ....

Важнейшие польские телефонные линии связи по состоянию на 1939 год

Список абонентов за 1938/1939 годы